Короли побежденных
Шрифт:
Но, во-вторых, почему я сам твердо решил продолжать? Никакого шкурного интереса у меня уже не осталось. Более того, Дирмед может рассердиться и отобрать дом за мое непослушание. Аристократы — они такие. Тогда почему?
В детстве меня, как и всякого примерного мальчика, возили на ярмарки. Карусели, петушки на палочке и все такое прочее. Только все мои ярмарки заканчивались одинаково — я натыкался на какого-нибудь канатоходца или жонглера и застывал столбом. Деревенел и не мог сдвинуться с места. Мама выманивала меня леденцами, отец хлопал по плечу и шептал: «Да не помогай ты, не помогай, он сам справится! И так ничего
И сейчас я тоже знал, что не смогу остановиться, пока не докручу свой номер. Какие-то течения в глубине мира пришли в движение, и я должен плыть вместе с ними. У меня нет ни одного доказательства, но я твердо уверен, что смерть Энгуса связана и с предстоящей войной, и с миссией Вестейна, и с моей собственной судьбой. Одна моя волчья душа ведает почему. И Дирмед тоже чует. Аристократы — они такие.
Словом, я отправился прямиком к Кайрен, но ее не было — упорхнула за покупками. Я рассудил, что, если даже она скоро вернется, толку от нее будет немного. Женщина, купившая какую-нибудь тряпку, становится слепа и глуха ко всему прочему. Кузина будет слушать меня, а думать о зеркале.
Поэтому я решил зайти завтра. И зашел. Но все случилось не совсем так, как я ожидал.
Мне было искренне жаль Вестейна. Получилось так, словно его полгода растягивали, как пружину, а потом вдруг резко отпустили.
Я поговорила с отцом, и он сказал: «Хорошо, давай сюда своего тарда. И этого богатого церета тоже давай. Только быстрее. Завтра же».
Я сообщила вердикт Вестейну, и он схватился за голову:
— Нет, так нельзя. Завтра — никак. Цереты не входят в чужие дома.
— Почему не входят? Двери малы?
— Это неприлично. В доме бывает только семья. Для гостей у них беседки в саду.
— Но в нашем саду нет беседки.
— В том-то и дело.
— А как же на свадьбе?
— Путешественникам можно. Но он должен перед этим неделю поститься и просить прощения у Бога.
Я призвала отца, чтобы втроем разобраться с вопросами этикета. Отец выслушал Вестейна и покачал головой:
— Через неделю вся Аврувия будет знать нашу беседу во всех подробностях еще до того, как будет сказано первое слово. Или сейчас же — или в этом нет никакого смысла. Вы думаете, прочие Дома не слушают вас просто по глупости? Или думаете, что я всемогущ и неуязвим?
Вестейн отправился к себе и вернулся часа через два. Церет согласился. Будет завтра вечером вместе с женой и племянницей.
— Простите, при чем тут жена и племянница? — спросил отец.
Вестейн покраснел.
Оказалось, что, когда церет услышал, что в доме будет одна женщина (я), возникли новые сложности. Он должен взять с собой женщин своего племени, чтоб они могли в случае чего поклясться перед общиной, что он занимался в нашем доме переговорами,
Я хохотала как сумасшедшая, вообразив эту картинку.
— А что, за ним это водится — заниматься чем-то иным? — спросил отец.
На Вестейна лучше было не смотреть.
— Не обращайте на нас внимания, — попросила я. — Мы отсмеемся сейчас, а вечером будем серьезны, как дохлые рыбы.
— Боюсь, что это еще не все, — вздохнул Вестейн и принялся рассказывать мне, что церетам нельзя есть, а что можно и в какой последовательности они едят то, что можно.
Так что, когда к нам в гости явился Ивор, я была просто счастлива. Я решила, что он прекрасно поможет мне развлекать цереток. Когда он не дергается, в нем море обаяния.
Никогда еще я не ошибалась так жестоко.
Весь ужин Ивор просидел с невыносимо кислой миной. На его лице крупными буквами было написано, что он считает ниже своего достоинства разговаривать с чужаками. Хуже того, он весь вечер бесстыдно разглядывал младшую церетку, будто барышник лошадь. Я делала ему знаки глазами, но он не хотел замечать.
Потом отец, Вестейн и церет удалились для переговоров, а я осталась с дамами наедине (не считая Ивора, но он, похоже, сам не желал, чтоб его считали за человека). Церетки знали по-асенски всего несколько слов, так что я тщетно ломала голову над темой для беседы. Потом меня осенило. В нашем доме была огромная книга, написанная по рассказам наших моряков. К слову, Ник, старший брат Ивора, внес в нее немалую лепту. Церетки с трепетным изумлением разглядывали изображения дальних островов, морских и сухопутных чудовищ и странных народов и, хвала богам, не скучали. Так понемногу выплыли.
Мужчинам, кажется, тоже удалось найти общий язык, они вернулись в гостиную с лицами серьезными, но не мрачными.
Проводив гостей, я набросилась на кузена — как он мог, да как он смел!
— Что, в самом деле было так ужасно? — недоумевал Ивор. — Ты прости, я не заметил.
— Дурак, — сказала я. — Битый час пялился на девицу, а теперь спрашиваешь: «Неужели так ужасно?»
— Но тебе же нравится, когда на тебя смотрят.
— Дурак еще раз. Ты что же, не понял? Ей скоро третий десяток, и лицо уже не то, и фигура, ни одного жениха поблизости, а ты…
— Хватит! — рявкнул вдруг Ивор. — Сама придержи язык! Я ж не говорю гадостей про твоего Лейва.
У меня рот открылся от изумления.
— Так ты… Ты хочешь сказать, что…
— Что без конца говорю глупости в твоем присутствии, — огрызнулся кузен. — Как это тебе удается, ума не приложу.
— Ох, Ивор, прости. Клянусь первенцем, я же…
— Ладно. Забыто.
Мы посидели в разных углах дивана. Помолчали. Потом кузен тряхнул головой и сказал:
— Так вот, теперь о приятном. Ты не знаешь, кто мог заплатить за убийство твоего жениха?
— Не знаю. Правда, я все время думала в эти дни. Не знаю.
— Хорошо. Давай начнем по-простому. У него были враги?
— Не знаю.
— Вы вообще что-нибудь друг о друге знали?!
— Ты думаешь, если бы Энгусу грозила опасность, мой отец отдал бы меня за него?
— Хм. Ладно, довод косвенный, но принимается. Итак, явных врагов не бьио. Далее. Кто-нибудь был недоволен вашей свадьбой?
— Тейя. Сестра Энгуса. Ты думаешь, она его и прирезала? Чтоб никому не достался?
— Не издевайся. Кто-то еще?