Коромысло Дьявола

Катавасов Иван

Не хватало ей лишь приключений и каких-нибудь романических безумных авантюр в дальнейшем близком знакомстве с Филиппом и его окружением. Хотя Гореваныч, при всем честном народе в аэропорту невозмутимо приняв от одного из рядовых телохранителей большой черный пистолет и рефлекторным движением, не глядя, сунув его под мышку, ее неизгладимо впечатлил.

Не оставила ее равнодушной и кавалькада дорогих авто, где их «лендровер» шел третьим вслед за «астон-мартином» четы Рульниковых и «БМВ» с охраной в голове колонны. Под наблюдением Гореваныча на переднем сиденье она строго держала

скорость и дистанцию.

Похоже, Филиппов джип ее охотно слушался, благодушно не пугал обгоняемые машины или тех, кто двигался по встречной полосе загородного Восточного шоссе. Они и без того шарахались от внушающей уважение колонны.

Благорасположившись на заднем сиденье, Филипп безмятежно дал задание ученику Ване рассказать, чего и как тот наблюдал в Париже.

— Разрешаю вставлять французские слова, каникуляр. А так, чтоб все у меня по-английски.

Поди, не забыл — нам скоро в Америку? Сочинением-эссе на заданную тему, брат ты мой, я тебя озадачу завтра. Итак, я тебя слушаю…

«Эх, кому праздники, вакации, а мне сплошная учеба», — Ваня вздохнул, протестующе отвернулся к окну и принялся монотонно бубнить, вспоминать, как это он провел парижские каникулы.

«Чего тут сочинять? Что видел, про то и напишу, расскажу…»

Видение настигло Ваниного слушателя внезапно. Филипп только и успел, прежде чем оно его полностью захватило, мимолетно, в угасающем сознании подумать:

«Видимо, напрасно расслабился, пассажир, из рака ноги. Хоть бы недолго крутило в этой ретрибутивности. Эхма, воздаяша…»

Возможно, как позднее решил Филипп, благодаря арматорскому джипу и теургической инкунабуле Продиптиха, неспроста покоившейся в перчаточном ящичке, кошмарное видение в основном ограничилось видом от третьего лица. В какой-то мере оно походило на односторонний эйдетический видеоряд, под контролем ментального контакта.

«Будто бы кто-то тебе его показывает, рассказывает…»

— 2 -

Чем-то похожий на самого Филиппа Ирнеева неопределенных лет доминиканский монах, откинув капюшон, твердо стоял посреди рыночной площади небольшого средневекового селения. Облачен он был в черно-белую сутану, вооружен увесистым деревянным распятием на груди, кипарисовыми четками и большим широким кинжалом в черных, опять же деревянных ножнах на веревочном поясе.

Чуть поодаль от главного, очевидно, пока еще бездействующего лица, громоздились массивные стены романской базилики. Домики под ярко-красными черепичными крышами вокруг казались игрушечными жилищами гномов, притулившимися к серой громадине собора.

Полуденное солнце немилосердно припекало сухощавого доминиканца прямой наводкой в выбритую тонзуру. Но он недвижимо немигающим взором уставился прямо перед собой, углубившись в личные или безличные раздумья, никого не видя и не слыша.

Тем временем за его спиной служители инквизиции суетливо воздвигали и спешно укрепляли на высокой поленнице-помосте тяжелый Т-образный крест. Неподалеку от монаха налицо застряла распряженная телега, — не понять с пивными или винными бочками. Рядом с ней переминались с ноги на ногу оцепившие место аутодафе ландскнехты, упакованные в гнутые железные

кирасы, шлемы-морионы и капалины. За частоколом копей и алебард толпились, топтались, кучковались шумные нетерпеливые зеваки.

Доминиканец сурово оглядел разношерстную толпу ротозейничающих крестьян, торговцев, солдат; сумрачно посмотрел на двух собратьев-монахов, нервно теребивших пергаментные свитки за столом на ступенях собора; возвел глаза к безоблачному небу и стал про себя молиться, перебирая четки.

Всё и вся немедля застыли в почтительном молчании. Словно по команде прекратили галдеть подростки, обсевшие заборы и ветви деревьев. Притихли маленькие дети на руках у матерей. Даже множество мух, хлопотливо перемещавшихся между навозными кучами и провизией, выставленной на продажу, перестали жужжать.

Многие вздрогнули, когда на булыжной дороге неожиданно загремели обитые железом ободья, и раздалось лязганье лошадиных подков. Группа всадников, сопровождавших повозку, укрытую красной парусиной с белыми шестиконечными звездами, на всем скаку ворвалась на сельскую площадь. Дико завопившая орава простолюдинов мигом раздалась в стороны. Двух замешкавших ротозеев походя затоптали рыцари в красных плащах с черно-синими лотарингскими крестами.

Ландскнехты оказались расторопнее и успели освободить путь неумолимым крестоносцам. Повозка и рыцари, не спускавшие с нее глаз, остановились у самых ступеней базилики. Никто из них не спешился, не опускал обнаженного оружия, все молчали.

Сухопарый доминиканец еще минуту продолжал беззвучно молиться, потом повернулся к рыцарям и обменялся пристальным молчаливым взглядом с всадником в доспехах, выделявшихся алыми насечками. И тот, ни слова не говоря, не спешиваясь, отрывисто сдернул парусину с повозки.

Толпа жутко охнула, взвыла…

Под красным покровом скрывалась низкая клетка, сделанная из толстых медных прутьев, а в ней — скорченная фигура в остроконечном шлеме с опущенным решетчатым забралом и в полной броне. С ног до головы вороненые доспехи узника скованы, чуть ли не сплошь обмотаны тонкими до блеска отполированными стальными цепями.

Алый рыцарь коротко глянул на монаха, получил его неизреченное приказание. Резко отворил дверцу клетки, выволок наружу стальной кокон и со звоном, с лязгом, бряцанием и грохотом обрушил его наземь.

В панике толпа подалась назад и нечленораздельно, глухо зароптала, потому что узник легко поднялся на ноги, и звенящие цепи подобно пустой шелухе разом осыпались на каменные ступени. А солдатня из оцепления, испуганная не меньше обывателей, вразнобой заорала:

— Колдун!!! Чародей!!! Чернокнижник!!! Бей тамплиера!..

Рыцарей, немедля изготовившихся рубить и глушить бронированного колдуна, доминиканец заставил расступиться безмолвным повелевающим жестом. Он не спеша приблизился к фигуре в масляно блестевших черных доспехах и впервые высказался вслух, тихо и раздельно отдав приказ:

— Вытяни вперед руки, еретик.

— Конъюрационные цепи утратили силу, инквизитор. Я свободен, — лязгающим голосом отозвался из-под забрала еретик-тамплиер и презрительно скрестил на латной груди железные перчатки.