Коромысло Дьявола

Катавасов Иван

«Во, растопырилось во весь тротуар, село. Понаехали тут, гопота», — мимоходом неприязненно подумал юный столичный житель. Он без нужды с опаской обогнул встречных, перешел от трусцы на рысь и убежал себе дальше в фирменной майке под первым номером.

Войдя в убежище, Филипп сперва развернул, расправил плечи, вернул собственной фигуре спортивную молодцеватость и самодовольно, удовлетворенно оглядел свою стать в большом, широком зеркале с полу чуть ли не до самого потолка.

Зазеркалье его тоже удовлетворило. Ранее такого здесь не водилось, как и многого

другого в помещении, нынче превратившемся в уютный зальчик-подвальчик, «извольте-позвольте», представший винным погребком.

Наверху, в приплюснутых амбразурах подвальных окон мелькают нижние конечности прохожих, где-то, когда-то, куда-то скачущие, шаркающие подошвами, бегущие вприпрыжку, ковыляющие, марширующие, шкандыбающие, цокающие шпильками-каблучками, целеустремленно ступающие, чеканящие шаг, подволакивающие ноги… Либо как-нибудь иначе спешащие за какими-то делами, интересами.

Там снаружи, извне.

Внизу же, внутри торопиться никому никуда не нужно. Время здесь счастливо отделяется от статичного в конкретный момент пространства.

Если сейчас изнутри метрика пространства-времени пластично не изменяется, не изгибается, то она запросто может произвольно двинуться куда угодно и как ей придется по воле асилума, блаженно и прихотливо пренебрегающего прямолинейной заурядностью внешнего вульгарно материалистического мироздания.

Филипп Ирнеев не имел никакого отношения к зашоренным мирским материалистам, чей здравый смысл то и дело слепо путается в трех-четырех измерениях. А также зачастую готов нелепо заблудиться в трех идиоматических соснах, на распутье трех дорог или в трех киношных тополях на московской Плющихе.

Относительно топологии многомерных пространств рыцарь Филипп много не думал. И не раздумывал в нерешительности, за каким же из столиков ему угрюмо дожидаться официанта, метрдотеля, соммелье… Лучезарно улыбаясь, он тотчас бодро направился туда, где стоят хрустальный фужер с шампанским и серебряное ведерко, чистый лед, а в нем бутылка неподдельного «Дом Периньон». «Ага! Успех следует отметить. И должно выпить. Во здравие существующих коллег, соратниц, компаньонов и за упокой врагов наших и ваших, милостивые государи и государыни!»

Закурив виргинскую сигару от щедрот своего «Убежища для разумных», Филипп вновь огляделся и обнаружил за спиной слева проход в соседнее помещение. Возможно, оно только что организовалось. «Понятненько. Меня сюда эдак непринужденно приглашают. Вам налево, сударь».

За бархатными темно-синими портьерами скрывалась дверь в нищенскую монашескую келью, куда Филипп не замедлил войти.

Увидел он икону Преображения Господня с горящей лампадкой. Ночь за узеньким оконцем в свинцовом переплете. На подоконнике сальная свеча. Створки пустого шкафа распахнуты настежь. Стол струганный, из небрежно подогнанных сосновых досок, возле табурет. Такая же щелястая деревянная кровать, тощий тюфяк, плоская кожаная подушка. В углу лохань с крышкой. На столе глиняная кружка, порожний кувшин, проверил Филипп.

В деревянную лохань-парашу он заглядывать не рискнул:

«Чего

доброго опять придется дерьмо выносить за скобки. Нетушки. Но прилечь отдохнуть надо обязательно».

Отдыхал Филипп довольно долго, не менее привычных для себя двух часов. По меньшей мере о том свидетельствовало быстротекущее время на его спецмобильнике.

Спал он без снов, сновидений и просто видений. Проснулся в наилучшей форме. «Как будто дома на водяном матраце выспался, не на этом сверхтвердом лежаке».

Употребить по малой нужде грязноватую пованивающую лохань с крышкой Филипп не решился. «Не больно-то хотелось».

Вместе с тем кружкой холодного молока и ломтем теплого ржаного хлеба, символически намазанного горьковатым гречишным методом, он нимало не погнушался. Хотя привередливо понюхал, прежде чем хорошо вкусить от одного и другого. Выпив вторую кружку молока из кувшина, он вышел из кельи.

«Спасибочки!»

Погребок практически не изменился. Лишь в окошках под потолком стемнело, прекратилось мельтешение штанов, носков, чулков и разнообразной летней обуви: «модной и старомодной, из рака ноги».

Решив, что пора домой, погостил в убежище и довольно, надо бы и честь знать, в мир возвращаться, Филипп наладился в транспортный коридор. Там справа, как он ясновидчески представлял и не сомневался, обязательно должен находиться знакомый транспортальный переход, ведущий прямиком в его спальню.

Дверь домой, по-прежнему облицованная ясеневым шпоном, осталась в неизменности, мягкий свет в коридоре все тем же. Зато напротив появилась еще одна точка мгновенного перемещения в пространстве. «Ага! Двустворчатые стрельчатые воротца, вроде как готического вида. Хороший у меня портальчик…

Эге! Прав Пал Семеныч. Таковский нуль-переход наверняка отправит меня в ту романскую базилику из видения. Или чего там нонче на ее месте?

Следовало бы проверить, что и чего там у нас заграницей, ежели начальство дает добро. Как таможня из старинного советского кинофильма. Оба-на, и без всяких вам виз, пошлин — мечта контрабандиста…»

Филипп раздумывал недолго перед дверью, открывающейся в матовую светящуюся туманную пустоту. Он твердо шагнул вперед и в доли секунды вступил в грандиозный готический чертог, оказавшись на скамье позади группы японских туристов, сплошь замундиренных в строгие темные костюмы, белые сорочки, галстуки, включая особ женского пола в юбках ниже колена.

Все как один вооружены фото- и видеоцифровиками с большой и малой оптикой, в чехлах и без чехлов. Только по техническому оснащению и можно понять, что туристы, не кто-нибудь… В остальном похожи на примерных воскресных прихожан, напряженно и благоговейно внимающих проповеди по-английски от французского гида-экскурсовода, детализированно расписывающего архитектурные красоты собора.

Филипп немного послушал гомилетику красноречивого француза. Но тот, — «лягушатник паршивый, из рака ноги», — так и не удосужился упомянуть, как называется церковь, местность или город, куда переместил транспортал нашего героя.