Корона клинков
Шрифт:
Тем временем шустрый старичок с благочестиво сцепленными на животе руками прошвырнулся по рынку, нахально стянув из-под носа продавца сладостями миндальное пирожное. Продавец вместе с небольшой толпой слушал какого-то возбуждённого кривого нищего, который, тыча клюкой в приколоченный к стене пергамент, божился, будто сам видел в лесу на поляне ночью призрачное эльфийское воинство. И будто бы перед этим самым воинством, состоящим (по словам калеки) из полуразложившихся покойников в сверкающих доспехах, прохаживался сам Ясень. Тогда, ночью нищий оратор ещё не знал, что то был Ясень. Но теперь, когда добрые люди прочитали ему описание, он сразу понял, кого повстречал ночью. Калека поправил
— Видел, видел, как вас сейчас вижу, видел Ясеня на поляне. Доспех на ём чёрный, в глазах огонь неугасимый демонический горит. Худо, братцы, ой, худо! Беда на Осэну движется. Потому как Ясень поднял мертвецкое войско и клялся всеми своими склизкими богами не оставить камня на камне от города, людей всех убить, а их тёплую кровь забрать себе.
— На что ж ему столько крови? — с сомнением спросил башмачник, прямо в фартуке выбежавший из своей будочки, где чинил и чистил прохожим обувь.
— Кровь, кровь, — завыл нищий и завертелся на месте, как ужаленный, — знамо дело, на что Ясеню человеческая кровушка сгодится, — он замер, закатив единственный глаз, будто предчувствуя озарение. — В крови жертв тех безвинных он своих солдат искупает, и они плоть вновь обретут.
— Это Ясень тебе лично поведал, — не выдержал Торки, — когда ты его в лесу видел, или из покойничков кто проговорился? Не слушайте его, люди добрые, врёт он всё. Да и повязка у него на глазу фальшивая.
Люди загудели. Кто-то выражал сомнения по поводу мертвецов с мечами, некоторым не верилось в намерение разрушить город.
— Куда им, — со знанием дела заявил торговец рыбой, — мертвецы там они или нет, а голыми руками им город не взять. Тут осадные машины надобны…
— Да они колдовством пойдут, — округлил глаза мальчишка чистильщика обуви, — как станут молниями швыряться, от стен одно каменное крошево останется.
И тут зоркие глаза Торки усмотрели две вполне примечательные вещи: первой оказался парнишка с выпирающими передними зубами, какие бывают, если в детстве долго сосут палец. Он шнырял среди толпы и ловко срезал кошельки заточенной монеткой. Второй, куда более важной вещью был патруль, усиленный арбалетчиками в металлических нагрудниках, появившийся из-за угла и теперь вполне целеустремлённо направляющийся к месту событий.
Благоразумный и весьма наблюдательный старичок быстро отошёл в сторону от кликушествующего нищего и его напарника и остановился возле лавки горшечника, который выставил свой товар прямо на улице. Торки сделал вид, что разглядывает большое блюдо, а сам с интересом наблюдал, как солдаты древками копей прогнали толпу, как скрутили нищего.
— Видел, говоришь, Ясеня? — с нажимом спросил старший в группе, — вот в комендатуре и расскажешь, где, когда и при каких обстоятельствах это произошло.
— Пустите меня, я припадочный! — взвыл нищий и забился в тщетной попытке вырваться. Он закатил единственный глаз, оскалил зубы и попытался пустить пену изо рта. Но на блюстителей порядка это не произвело ни малейшего впечатления. Нищему несколько раз двинули по роже и по рёбрам. Тот утих, обмяк, и его уволокли прочь.
Старичок, оставив в покое блюдо, семенящей походкой приблизился к объявлению и внимательно прочитал его. Объявление столь заинтересовало аккуратного паломника, что, улучив момент, он отодрал пергамент от стены и с завидным проворством спрятал его в широком рукаве халата.
Из всего увиденного Торки больше всего поразил патруль, особенно арбалетчики и свёрнутая сеть, которую держал наготове один из солдат. Ловить Ясеня собирались на полном серьёзе. После этого старичок поправил грязноватую башню
Однако удержать соответствующее выражение на лице оказалось куда как не просто, в городе то тут, то там раздавались истошные женские визги, крики и брань. Любопытство Торки буквально тащило его вперёд, поближе к источнику этих самых визгов. Причиной неожиданно возникших безобразий и шумной неразберихи явились легионеры, немилосердно потевшие в раскалившихся на полуденном солнце шлемах и латах. Они выполняли досмотр населения города-порта Осэны с похвальной ретивостью и пристрастием. Всякий, кто хоть чем-то вызывал интерес или сомнение, мгновенно выдёргивался из толпы. С этого момента он прекращал своё существование в качестве безликой человеческой единицы, он становился подозреваемым. У подозреваемого отбирались для обыска все вещи, а деньги (если таковые имелись), конфисковались. Затем солдаты дотошно допрашивали несчастного, заставляя по многу раз отвечать на одни и те же, не очень заковыристые вопросы, задаваемые в различном порядке в надежде, что подозреваемый сам себя разоблачит.
Пока ретивость легионеров распространялась на мужскую часть населения, всё было ничего. Но в полученных строгих инструкциях прямо говорилось, что преступники могут переодеться в женское платье, и легионеры принялись досматривать женщин. Именно это и привело к крикам, ругани и неразберихе.
Следует заметить, что сциллийки придерживаясь вековых традиций, скрывали нижнюю часть лиц за разноцветным шёлком. Фавну такой обычай нисколько не нравился. Что хорошего, если из всего женского личика можно наслаждаться видом одних только глаз да бровей, согласно местной моде густо намазанных чёрной краской. Похоже, легионеры придерживались сходной точки зрения.
Торки видел, как солдат грубо схватил за руку высокую дородную матрону, лицо которой скрывал синий шёлк. Она неторопливо шла с рынка в сопровождении босоногой девчонки-прислуги, согнувшейся под тяжестью покупок. Другой легионер, не говоря ни худого, ни доброго слова, сдёрнул с почтенной дамы платок, обнажив крашеные хной седые волосы и мясистое лицо с двойным подбородком.
Сперва сциллийка онемела от неожиданности. В Сциллии подобное деяние являлось для женщины жесточайшим оскорблением и позором. «Честная девушка предпочтёт обнажить ноги, но не лицо», — гласит народная мудрость. Горожанка дёрнула назад свой головной убор и завопила. Силе её лёгких позавидовал бы монах, пять раз в день сзывающий верующих на молитву. Энергичные вопли подкреплялись ударами палки с козырьком, защищающим владелицу от солнца. Девчонка выронила корзину и корчилась в беззвучном смехе, её хозяйка лупила обидчиков, призывая в свидетели весь честной народ Осэны, что её оскорбили ни за что, ни про что. И народ собрался. Вскоре горожанку в кое-как накинутом платке оттеснила недобро рокочущая толпа. Солдаты поняли, что ещё немного, и недовольство выльется в столкновение. Поэтому они вяло извинились перед оскорблённой женщиной, а толпу сумели разогнать, подпихивая щитами и рукоятками мечей. Фавн, наблюдавший всё это со стороны, зашаркал к Сухим воротам. Нет, в его планы не входило покидать город, не собирался он также посещать священную пещеру, где с рассвета до заката стояли вереницы паломников, чтобы возложить руку на Камень плача. Торки интересовало насколько хорошо охраняются ворота, и можно ли ещё разок воспользоваться тем замечательным лазом, что и в прошлый раз.