Корона скифа
Шрифт:
Все дыры в замшелых заборах знакомы, спрямлял путь.
Вот и забор кладбищенский. Оглядел свои ботинки. Выпачкались в глине. Главное, не заметила бы она, что он без носок, и дыра в ботинке.
Эх, а нищих-то сколько! Идущие к родителям томичи приносят освященные просфоры, в чашках рис, сваренный с изюмом, кагор. Угощают друг друга и нищим дают. Только у Миши ничего нет с собой.
В кладбищенской церкви, что была неподалеку от ворот, шла служба. Большая икона "Спас Ярое Око", колышущиеся язычки свечей. И Миша купил и поставил свою свечку. В церкви пахло ладаном и вербой. Вышел на
Священники служили литию возле могил. Были они все в белых пасхальных ризах, все старички, вида благолепного. Звенели цепочки кадильниц, и дым возносился к небу.
Возле ограды у памятных камней, в праздничной форменной одежде стояли казаки, молились, поминали атаманов, и басами, густо пел казачий хор. В другом конце кладбища пели духовное семинаристы. Чернички-монахини ходили среди надгробий и зажигали угасшие лампады.
Изумительный день этот — Радуница! Несут блины, пасхальные яйца. Много нанесли к могилкам вербы и домашних цветов в горшках. Считается, что с рассвета этого дня, до его заката, души усопших возвращаются на землю к своим телам. Душа ведь пройдет и сквозь камень, как сквозь воздух. Ты скажи ей, что хочешь, она тебя услышит. Поплачься, побеседуй, станет легче. Поговори хотя бы о том времени, когда Христос всех воскресит, и всё мы встретимся, и близкие, и далекие.
И людское песнопение, и трели птиц, тени скользят среди кустов и деревьев. Смерть, возрождение, и надежда!
Миша прошел в те ряды, где была могилка отца. Первые, пушистые вербочки положил, постоял, склонив голову, про себя разговаривая с родителем. Прощения просил за неумелость свою в житейских делах, обещал исправиться, не огорчать маму. Обещал добиться успеха в жизни. Слышит ли его дорогой отец?
Глянул в сторону, где была могила Верочкиного родителя. Нет там Верочки. Люди идут и тут, и дальше, молодые, старые, говорят тихо, смотрят светло. А её нет.
И тревога, и нетерпение. И как-то стыдно быть одному, когда люди приходят семьями. Он прошел в старую часть кладбища, где не хоронили уже давно. Ходил, рассматривал надгробия.
Вот у входа в склеп — два ангела, один черный, другой — белый. Меж ними душа, юная девушка, молитвенно сложившая руки. У черного ангела в руках хартия с перечнем грехов усопшей, у белого — другая хартия, в которой говорится о добрых делах. Что перетянет? Душа трепещет от страха!
На некоторых могилах — распятый Христос, в рост человека, чугунный, окрашенный сусальным золотом. Сверкает. Много чугунного литья, кое везут сюда из Касли, решетки, барельефы. Дверцы склепов со стеклами, тоже в сусальном золоте. Внутри — лампадки, иконы тех святых, чьи имена носили при жизни усопшие.
Овальные стекла, ромбические, блещущий металл, высеченные из гранита и мрамора венки. Статуя: ангел с раскрытой книгой. А вот из мрамора высечена прекрасная девушка, положившая головку на подушечку. Черты её фигуры грациозны и благородны. Это тоже на Урале заказывали. Но есть скульптура и с алтайских заводов.
Были здесь скульптурные композиции, часовенки с лампадками, портреты и барельефы. Были эпитафии в стихах и в прозе. И короткие, и длинные. Были мудрые изречения и на русском и на французском языках, и по латыни написанные.
Звучала
Он в битвах шёл на смерть И вышел невредим, Жить для родных хотел, И смерть его сразила. Всевышний! Промысел твой непостижим! Да будет он сирот прибежище и сила.
Миша знал, что стихи эти сочинил друг Пушкина, сын Томского губернатора Илличевского. А вот на другом надгробии старая дама заявляла:
Прохожий, не топчи мой прах, Я — дома, Ты — в гостях.
А над могилой молодой дамы была такая надпись:
Пусть ты ушла, я встречи жду, В каком не ведаю году.
В нескольких шагах было обращение овдовевшей женщины:
До свиданья там, твоя безутешная супруга.
И Миша подумал о том, как горько потерять любимого человека, о какая это непереносимая боль! Прожито много лет вместе и вот друга нет! И это непоправимо! Недаром же в некоторых романах пишут сочинители про счастливых супругов так: " Они жили долго и умерли в один день…"
Пройдя еще несколько шагов, на одном из надгробий Миша нашел стихи своего гимназического учителя Сергиева. Учителя за глаза все называли Пашенькой, ибо таков был его газетный псевдоним. Теперь Миша узнал, что Сергиев публикуется не только в газетах, но и на кладбищенских памятниках. На свежем памятнике были такие грустные стихи:
Блажен, кто краткий жизни срок Свершил в терпенье, без роптанья, Он чист и прав от дел своих, С святыми горнего чертога Навек вселится в лоно Бога.
Через какое-то время Миша нашел стихи учителя и на другом надгробии:
Тревожной совести терзанья
Его не мутят мирный сон,
Как праведник почиет он…
Невольно подумалось о том, что неисповедимы пути поэзии. Где и как западает она в сердца? Что оставляет в них? Миша тоже писал стихи, но у него пока не получалось так проникновенно, как у Сергиева.
И Миша еще раз вздохнул, и глянул сквозь кусты — пришла ли Верочка? Ждать просто так было невыносимо. Он тихонько прошел в самую старую часть Кладбища. В этой части было безлюдно. У людей, здесь лежавших, не осталось никого, кто мог бы навестить их. Кончилось православное кладбище приютом самоубийц, великих грешников.
А дальше шли кладбища: католическое и старо-лютеранское. Чуть в стороне стояла высокая стена, в которую были вделаны затейливые ворота, на них была изображена звезда Давида. К еврейским могилкам вела странного вида аллея. Два ряда росших здесь сосен были специально подстрижены так, что походили на пальмы. Здесь вы как бы попадали на жаркую землю Палестины.
И совсем уж на отшибе было кладбище старообрядцев. Там, говорят, овраг обвалился, и обнажил древние гробы-колоды, люди в них были залиты медом и не сгнили, только мед приобрел восковой цвет. Это был, утраченный ныне, древнерусский способ бальзамирования.
Миша вздохнул и побрел обратно. На одной из могил он увидел мужчину, похожего на диковинного зверя. Густые рыжие волосы были не только на голове его, но и на шее, и на лице, на щеках. Нет, не борода и усы, а волосы — сплошь. Меньше их было у глаз. Человек этот смотрел на Мишу, лежа на могилке и прижимаясь к ней своим заросшим ухом.