Корона за любовь. Константин Павлович
Шрифт:
Не была слишком богатой Спасо-Бородинская обитель, но все сёстры получали здесь бесплатно одежду, обувь, бельё, свечи, дрова, чай и сахар. А уж мыло матушка игуменья всегда приказывала покупать настоящее парижское.
25 тысяч рублей пожертвовал царь Николай на кирпичную ограду и постройку трапезной, а потом появились и другие благодетели — графиня Орлова-Чесменская, княгиня Юсупова, граф Шереметев, купец Игумнов.
Однако ни одна из сестёр не сидела без дела — они пряли, ткали, шили рясы и тёплые накидки, красили одежду, писали иконы...
Теперь игуменья Мария получила возможность пригласить
Опираясь на посох, игуменья Мария направилась от храма к самому высокому месту Бородинского поля. Посреди расчищенного и утоптанного участка земли стояло странное сооружение — громадный перевёрнутый вверх дном деревянный ящик. Она знала, что это был памятник героям Бородинской битвы, закрытый пока от чужих глаз.
Сегодня, 26 августа, его должен был открыть император Николай. Первыми съехались иностранные гости, ветераны и оставшиеся в живы участники Бородинского сражения, а на поле потом предполагалось провести манёвры, какие были в тот день.
Нет-нет, она не будет смотреть на эти манёвры — игрушечные, учебные, разве могут они показать весь ужас сражения, дать представление о том, что было на этом поле после битвы? Она хорошо это знала...
Игуменья Мария брела по полу, спотыкаясь и оступаясь. Почти не было ровного места на нём, но овраги и рвы, вырытые участниками Бородинского боя, уже успел зарасти травой и густым кустарником, а кое-где на площадках цвели последние незатейливые летние цветы, развевались султаны лилового иван-чая, носились в воздухе пушинки от мелкой болотной травки. Она шла в своём высоком чёрном клобуке с маленьким золотым крестом на нём, в длинной чёрной рясе, края которой цеплялись за траву и колючки и видела перед собой маленькую фигурку Николушки, собиравшего бесчисленные ржавые гильзы в изломах холмиков и строившего из них целые баррикады.
Их было так много — гильз, патронов, неразорвавшихся ядер, она постоянно опасалась, что Николушка набредёт на какой-нибудь патрон, содержащий в себе смертельный заряд, и не убережётся. Но Николушка только смеялся и убегал далеко от неё, к братским могилам на опушке Утицкого леса, или к таким же холмам братских могил в самом Утицком лесу, или к кругам, оставшимся от огромных погребальных костров. Двадцать пять лет прошло с того незабвенного дня, а как будто мелькнуло лишь мгновение, потому что живы в памяти все события тех страшных дней.
Двадцать лет не вспоминала об этом поле царская семья — только один Константин приезжал сюда и пожаловал храму вызолоченный медный иконостас.
Его приезд Маргарита помнила долго — не слишком часто приходилось ей в жизни сталкиваться с этим смешным курносым человеком, но память о нём всегда была благодарной: она хранила воспоминания о том, что из его рук получила она кусочек своего скоротечного счастья, ему была обязана знакомством с Александром.
Празднично, наверное, будет сегодня, торжественно снимут этот огромный ящик с памятной стелы с золотым двуглавым орлом на его вершине, а потом, наверное, потянутся сюда и другие люди — полки поставят памятники своим однополчанам,
Она подошла к маленькому скромному холмику у самого края поля — здесь лежала её незабвенная подруга Тереза Бувье. Вспоминалось, как шептала она в последнюю минуту: «Помните, тысяча рублей на масло для лампады Николушке, помните, не забудьте...» Она не забыла — эта тысяча рублей выкроена из скудного жалованья Терезы для лампады воспитаннику, к которому она была привязана как к родному. Поклонилась холмику: «Всё помню, Тереза...»
Частенько ругались они — и это вспомнила игуменья Мария. Маргарита не привыкла считать деньги, раздавала их направо и налево, а Тереза придерживала, иногда даже прятала, берегла крупу и муку, и нередко Маргарите приходилось брать их украдкой, чтобы помочь бедному крестьянину или его заморённой жене.
Католичка Тереза так и не приняла русскую православную веру, и похоронили её по всем её обрядам. А вот поди ж ты, прожила столько лет в православном монастыре вместе с ней, Маргаритой...
Рядом покоится и Марта, тоже подруга, тоже католичка, тоже жившая вместе с ней много лет в общине.
«Как странно, — думалось ей, — могла ли я предполагать, что когда-нибудь стану игуменьей Марией?» Даже тогда, когда приняла она постриг в монахини с именем Мелании, не подозревала, что станет игуменьей. Имя было выбрано Филаретом не случайно — какое сходство судеб, какая разница в веках!
Мелания была женой знатного римского вельможи в самые первые века христианства. Удивительная красавица, знатная, богатая, она была образцом добродетели. Мужество, целомудрие, божественная правда отличали её жизнь. Как и Маргарита, она потеряла сына и всю свою дальнейшую жизнь посвятила богоугодным делам.
Она уговорила мужа остаток дней провести в полной чистоте, а всё своё огромное состояние употребила на сооружение церквей и монастырей, выкупленных, на благотворительные дела. И всего этого было ещё недостаточно для святой женщины. Она отправилась в Палестину и близ Елеонской горы основала женский монастырь.
Недолго продержалось это имя у монахини Мелании. Святитель Филарет сказал ей вскоре:
— Полно тебе ходить чёрной булавкой! Пора тебе облечься в одежду, приличную жительству. Бог тебя призывает мною, недостойным!
Вот так и стала Маргарита игуменьей Марией и с этих пор не расставалась уже с посохом, подаренным ей юродивым.
Она ещё раз окинула взглядом Бородинское поле, блестевшее от росы под первыми солнечными лучами, и поспешила в келью.
У ворот монастыря её поджидал седовласый коренастый военный в генеральском мундире.
— Маргарита... — Он припал к её руке.
Она едва узнала в нём Павла, брата своего мужа.
— Мать-игуменья Мария я отныне, — благословила она его. — Мир тебе, проходи в трапезную, с дороги голоден, поди?
— Матушка, молись за меня. — Он снова поцеловал её руку.
И вновь перекрестила его игуменья Мария.
— Давненько не бывал, — сказал Павел, — но теперь, говорят, пышная церемония будет, получил приглашение как участник военных действий...
— Слава Богу, что хоть через двадцать пять лет вспомнили, — перекрестилась игуменья, — прости меня, Господи, за недовольство моё.