Корона за любовь. Константин Павлович
Шрифт:
Наконец Маргарита подняла глаза. В дверях стоял высокий статный генерал в расшитом золотом мундире, блистающий золотыми эполетами и звёздами орденов на груди, золотым поясом, туго обтягивающим полнеющую фигуру.
— Александр, — глухо сказала Маргарита, — мы так невежливы. По-моему, к нам приехали гости...
Александр резко вскочил, обернулся. Перед ним стоял его брат, тоже генерал, только старше и немного ниже.
— Николай, — бросился к нему Александр, — как тихо ты подъехал, мы даже не слыхали!
Они крепко обнялись. Слёзы у Маргариты мгновенно высохли, она подошла к братьям
И тут на пороге появился третий генерал — тоже в облитом золотом мундире, со звёздами орденов на груди. Он слегка толкнул двух обнимающихся братьев, и они приняли его в свои объятия. Теперь уже трое генералов стояли в дверях гостиной, обнимали и целовали друг друга, говорили какие-то несвязные слова приветствий, снова и снова обнимались и целовались.
Павел был несколько ниже братьев, коренастый, с густыми бровями, слегка заросший модными ныне баками, но и он выглядел бравым воякой, привыкшим более к седлу, нежели к паркетам гостиных.
Наконец все трое повернулись к Маргарите, и она увидела такие разные, непохожие лица братьев. Но что-то неуловимо общее было у трёх этих генералов, какие-то незначительные жесты, одинаковые черты в лицах да эта родовая стройность и воинская выправка.
— Представляю вам мою дорогую Маргариту, — сказал Александр, — мою любовь, мою защиту, мою неизменную спутницу во всех походах.
Два старших брата церемонно поцеловали руку Маргариты, оглядывая её с любопытством и нежностью.
— Я опечален, что не нашлось для меня такой же прекрасной женщины, способной переносить все лишения воинских дорог, — тихо сказал ей старший, Николай. — Вы составили счастье нашего любимого младшего брата, и как не благодарить вас за это!
— Я очень рада видеть вас, и как хорошо, что вы приехали на день рождения нашего первенца...
Любезен и проницателен был и Павел. Но оба сразу обратили внимание на разбросанные по столу пакеты и подняли вопрошающие взгляды на Александра.
— Вот, — показал рукой Александр, — шпага, присланная его императорским величеством. А чепчик, вышитый рукой императрицы, лежит в колыбели Николеньки...
С восторгом и жадной, но какой-то хорошей завистью кинулись оба брата к шпаге. Вертели её в руках, взмахивали клинком, оценивали остроту лезвия, любовались драгоценными украшениями ножен. «Как мальчишки», — ласково подумала Маргарита.
— Где же виновник сегодняшнего торжества? — обратился к Маргарите Николай. — Я привёз ему кучу воинских доспехов и солдат. Он ведь будет солдатом и командиром, как и все в нашем роду. — Голос его звучал громко и убедительно.
Да, все пять братьев Тучковых служили Отечеству, воевали на всех концах пространной империи. Жаль, что не было с ними ещё Сергея Алексеевича Тучкова, только что под командованием Кутузова закончившего турецкую кампанию и оставшегося благоустраивать завоёванный южный край, да не мог отлучиться от дел генерал-майор Алексей Алексеевич, находившийся в Западной армии. Как-то так случилось, что три брата Тучковых оказались в армии, расположенной прямо перед Неманом, и потому могли сойтись впервые на дне рождения сына и племянника.
— До сих пор жалею, что нет у меня семьи, — тихо сказал Маргарите Павел, — был бы у меня сын, как
Она покраснела, захлопотала, потом понеслась в детскую, чтобы вынести к генералам сына, показать его, погордиться им, выслушать похвалы ей, матери, и Александру, отцу.
Николенька уже проснулся, протирал пухлыми ручками заспанные глаза и пытался дотянуться до чепчика, оставленного матерью в колыбели. Маргарита взяла ребёнка на руки, вышла в гостиную и представила сына:
— Прошу любить и жаловать нашего первенца, продолжателя рода Тучковых.
Николенька смирно сидел у неё на руках, глядел во все глаза на незнакомых ему людей, строгих и блестящих генералов, и тянулся к золотым эполетам.
Братья смущённо и осторожно подходили к нему, трогали крепкие, круглые, словно яблоки, румяные со сна щёчки, просовывали пальцы в его стиснутые кулаки, умилялись, слегка касались обветренными губами его щёк-яблочек и поспешно отходили. Маргарита понимала, что они не привыкли видеть такого малыша, но видела, что одержала победу над их суровыми сердцами.
— А сейчас Николеньке пора к своим делам, — негромко сказала она, и снова братья умилились этой материнской простоте и любви, отвернулись, стараясь скрыть выступавшие на глазах слёзы. Они, видевшие столько смертей и грязи, непривычны были к такой нежности.
Когда она вышла, братья повернулись к Александру и затискали его в своих объятиях.
— Ну, брат, повезло тебе, — говорили они ему, — мало того что красавица, умница, скромница, так ещё и не побоялась с тобой всюду ездить...
— Да, она немало вытерпела, — улыбался и Александр.
За обедом, когда Маргарита показала себя ещё и рачительной хозяйкой, снова полились ласковые слова. Братья были очарованы своей невесткой, старались один перед другим наговорить ей любезностей. Она спела им несколько романсов, умно и достойно поддерживала разговор, и Александр не переставал гордиться женой. Это был день особенного торжества Маргариты, к которой вся родня её мужа раньше относилась холодно: не прощали ей и второго брака, и того, что была намного моложе Александра. Оба старших брата вдруг почувствовали всю неустроенность своей жизни, затосковали по теплу и уюту, по беспредельной любви и нежности.
После позднего ужина Маргарита ушла в детскую. Побывав в столь блестящем обществе, изведав столько поцелуев и увидев столько игрушек, Николенька капризничал, не отпускал мать, и ей пришлось присесть к колыбели, баюкать его и спеть ему песенку. Глаза у Николеньки закрылись, но он всё держал её палец в своей ручке. Ей не хотелось снова разбудить его, и она застыла у колыбели в неудобной позе, держа руку у самого лица мальчика. Но сон был заразителен. Едва стали закрываться глазки сына, как её глаза тоже закрылись сами собой, и песенка осталась недопетой. Она словно бы уснула перед колыбелью, хотя ясно сознавала, что сидит у постельки сына, что он уже засыпает. И будто отодвинулись все впечатления этого богатого событиями дня, она вдруг ощутила себя в родительском доме в Москве. В дверях стоял её отец, отставной подполковник Санкт-Петербургского пехотного полка Михаил Петрович Нарышкин. Он держал на руках её Николеньку.