Коронованный лев
Шрифт:
— Как мне все это надоело, — вздохнул Пуаре, — вы просто не представляете! Я скоро буду бросаться на людей.
После трапезы мы проводили дам домой. Диана хмурилась и ворчала и, кажется, была не прочь продолжить поиски приключений, но, как ни крути, это было решительно невозможно.
По дороге мы натолкнулись на любопытную демонстрацию. Толпа людей в черных одеждах, перегородив улицу от края до края, хором пела псалмы. О вокальных данных многих из них можно было не вспоминать, но пение было громким, торжествующим и зловещим одновременно. Гимны, как водится, звучали
— Отчего-то это будит во мне мысли отнюдь не благостные, а наоборот, возмутительно кровожадные, — философски сказал Рауль, неодобрительно хмурясь и немного отступая назад.
— Ну, если уж даже у нас… — пробормотал я.
— Ты хочешь лезть в эту кашу? — быстро спросил Рауль.
— Боже упаси, — сказал я категорично.
В одно из окон, распахнувшихся наверху, что-то выплеснулось. Тут же с десяток человек принялись выбивать внизу дверь дома.
— Как мне все это надоело… — протянул Пуаре.
И мы отправились в обход через квартал. Разговор как-то не клеился. Пуаре, кажется, распирало, но поглядев на девушек, он, едва начиная говорить, тут же замолкал. Дам мы доставили домой в целости и сохранности и, все-таки, без всяких приключений. Ни отца, ни Огюста и Готье на месте не было, мы оставили дам на попечение всех слуг и камеристок, а сами отправились пошататься немного вокруг да около вместе с Пуаре. И вот тут-то он разговорился не на шутку. Если при дамах он и впрямь говорил о каких-то мелочах, то теперь речь пошла хоть и о чем-то же подобном, вроде грабежей, но если можно так выразиться, в неадаптированной версии.
— Грабят даже продажных девок, — угрюмо ворчал Пуаре. — А что, нечестивицы же! — но при том услугами их не брезгуют, за что потом и убить могут, мол — во грех ввели. А все для того же — чтобы обчистить. И знаешь, как убивают? — он в упор глянул на меня.
Я слегка мотнул головой, так как он этого ждал.
— Животы им вспарывают. Мол, там все грехи сидят!
— А… — не то, чтобы сильно, но немного я все же ошалел, помимо обычных военных историй, неизбежно припомнив никогда не виденный мной, но все равно незабвенный Уайтчеппел конца девятнадцатого века. — И что, много таких случаев?
— Четыре раза я видел сам, — невесело «похвастался» Пуаре. — Обирают до нитки и убивают. Но знаешь, говорить об этом не принято. — Теперь Пуаре обращался уже к заинтересовавшемуся Раулю. — Черт знает что потом случиться может.
Это уж точно — черт знает что. Хотя — уже знает не только он.
— А ты уверен, что это именно они? — уточнил я все-таки. — Поиздержались-то, наверняка, все подряд. Вряд ли они их резали прямо при тебе.
Пуаре обиженно остановился.
— Да что ж, я не знаю?..
Я пожал плечами.
— Да видимо, знаешь…
Мы проходили по площадям и мостам, а Пуаре показывал то на одну подворотню, то на другую, и рассказывал то один, то другой леденящий душу случай. И это ведь все при том, что он отнюдь не был так называемым стражем порядка — жандармы шестнадцатого века далеко не то
Не оставшись в долгу, мы с Раулем поведали ему о прискорбной кончине некоего Моревеля, которой оказались свидетелями.
— Боже мой! А как же дамы? — с неподдельной тревогой посочувствовал Пуаре. — Такие нежные создания…
Мы заверили, что с дамами все в полном порядке, хотя создания они, конечно, нежные.
— Скажи-ка, Теодор, — завел я разговор, сам не зная, о чем. — А не происходит ли еще чего-то странного? Какие-нибудь новые лица, партии?..
— Какие могут быть новые партии? — искренне возмутился Пуаре. — У меня уже старые в печенках, и если это скоро не закончится, это закончится черт знает чем!
Бледный, ядовито-желтый закат догорал над Парижем, будто перенося его шпили на старый пергамент. Стая черных птиц пересекла небо, издавая странные звуки.
— Что это за птицы? — спросил я, не узнавая их, глядя им вслед.
— Вороны, — пренебрежительно отмахнулся Пуаре, даже не взглянув.
— Вороны умеют курлыкать? — удивился я.
— Эти — курлыкали, — философски сказал Рауль. Не думаю, что он сам был уверен в том, что над нами пролетело.
«Тень черной птицы упала на землю…» — прозвучала в моей голове строчка, и продолжилась сама собой, выплывая отчетливыми символами на пожелтевшей бумаге из каких-то забытых времен:
И тени штандартов качнулись рядом. Мира сегодня никто не приемлет, И все примут смерть — от ножа иль яда!..Мы стояли на мосту и я, прищурившись, посмотрел на реку. В ней не было никаких зловещих алых отблесков, закат был совсем другого цвета. Только желто-зеленая муть, свинцовая рябь и мусор — много подпрыгивающего в этой ряби и кружащегося мусора. Старые рваные корзины, изломанные доски, не утонувшие по какой-то причине тряпки, перья, гнилые яблоки, похоже, выброшенные некупленные на рынке куры, что, видно, начали портиться, и… я перегнулся чуть дальше через перила — кукла?
— Что? — Пуаре тоже чуть дальше высунулся над перилами и вгляделся туда же, куда и я.
— Это ребенок? — уточнил я, и сам утвердительно прибавил. — Мертвый ребенок.
Тельце чуть качнуло волной, стало видно бледное опухшее личико и пустая, выеденная глазница. Я отстранился от перил.
Рауль не отрываясь смотрел на реку и помалкивал.
— Похоже… Да, — кивнул Пуаре, помолчав и, потеряв интерес, выпрямился. — Что ж, кто знает, как он умер. Не у всех есть деньги хоронить… Или еще чего-то не хватает, — добавил он после новой паузы, едва заметно вздохнув.