Коронованный лев
Шрифт:
— Ну, что ж, осталось только несколько шагов, — сказал я, поглядев ему вслед. И вскоре этих шагов не осталось.
Дом встретил одновременно прохладной спокойной тенью и теплом и живыми огоньками. Мы прошли по шахматным плитам к мраморной лестнице, где наконец разделились и, сопровождаемые слугами, разошлись по приготовленным и ждущим нас комнатам. Еще один позолоченный глобус на еще одном столе, темно-пунцовые занавеси, отблески камина и свечей, отражающиеся в серебре, плеск воды, в которую нельзя войти дважды, но она мерно и мирно плещется, чуть мерцая в удерживающих ее сосудах и, как будто, никуда не спешит, лишь лениво и нехотя рассеиваясь
Странное чувство, охватившее еще в саду или еще раньше, холодный полусон — полумечта, полукошмар, вечерние чары, от которых засыпают на века или просыпаются через триста лет или становятся стариками за одну ночь. Угасающий день догорит дотла и появятся звезды, которые тоже когда-нибудь догорят — по их меркам, так же быстро как умирают бабочки и легко, как ангелы танцуют на острие иглы.
— Вы что-то устали, сударь, — не удержавшись, с легкой тревогой сказал Мишель, бросая на меня искоса оценивающие взгляды. Глаза у Мишеля были ясные и блестящие как у сурка. И поразительно живые.
— Только это и знаешь, возвращаясь из царства мертвых, — изрек я. — Что каждый твой миг — уже невозможность, но вот она — ее можно потрогать. Но уже в следующий миг это все ничего не значит. И значит, не значило никогда.
Мишель не впервой слушал подобную поэтическую чушь, но почему-то отказался на этот раз воспринимать ее поэтической и прищурился.
— Должно быть, утреннее происшествие произвело на вас неприятное впечатление.
— Чепуха, такое то и дело случается.
— Но по дороге… — пробормотал Мишель почти себе под нос, собирая предметы, которые следовало унести, — да и если говорить, у вас уже который день сердце не на месте.
— Это который же? — спросил я мрачным подозрением, в котором было, впрочем, слишком много безразличия.
— Третий… четвертый? — предположил Мишель. И нахмурившись, посмотрел на серебряный таз с таким видом, будто только что его изваял и раздумывал, не надо ли в нем что-то поправить — с помощью не подобающего серебру долота. — Просто я вас несколько лет таким не видел.
— Но уже видел? — это было даже интересно.
Мишель кивнул и оторвал взгляд от таза.
— На войне.
— Гм.
— Вы не удивлены.
— А тебе самому, Мишель, не кажется, что войной уже пахнет?
— С чего бы это?.. — Мишель опомнился. — Прошу прощенья, но ведь все думают, что будет наоборот.
— Да, наверное так и будет. — Я снова пожал плечами.
Мишель расстроенно помотал головой.
— Значит, говорите, будет?..
— Ничего я не говорю.
Мишель понял, что заходит уже далеко, — и впрямь ведь далеко — через пару недель он может решить, что мы обо всем знали заранее. Ну и ладно. Что тогда он может подумать об Огюсте? Из него зачинщик Варфоломеевской ночи вышел бы так себе. Я вздохнул. Можно послать Мишеля к черту, и больше, похоже, ничего не остается. Я слишком расстроен и взвинчен для того, чтобы это можно было успешно скрыть. Хотя нет — я еще очень даже сдержан, раз не ношусь по потолку и не прикидываюсь курицей и ячменным зерном одновременно.
— Мишель, я просто устал и у меня паршивые предчувствия, — я сказал это почти не подумав и, кажется, попал в точку. Мишель уже почти от дверей изобразил что-то похожее на понимающую извиняющуюся улыбку и как будто сразу потерял тревожный интерес к тому, что можно обозначить таким ненадежным словом как «предчувствие».
Какой бред — успокаивать собственных слуг… Черт возьми, а как же, интересно, вообще живут заговорщики? Вот, бедолаги… Хотя, что за отстраненность?
Только что желая тихо и мирно скончаться в своем кресле, я вскочил, будто меня подбросило изнутри болезненным ударом разрывающей пружины. А ведь этого-то удара я, кажется, ждал.
Дверь снова открылась — вернулся Мишель с подносом, уставленным блюдами и горшочками с самыми дразнящими ароматами. Похоже, он снова что-то обдумывал.
— Прошу прощенья, мой господин. Позволено ли мне будет спросить?
— Спрашивай, — я обреченно махнул рукой.
— Я знаю, что госпожа дю Ранталь, — Мишель перешел почти что на нежнейший шепот, одновременно подавляя желание закашляться, — порой предчувствует многое заранее. Не ее ли это предчувствия?
Я перевел взгляд вниз, сосредоточенно посмотрев в пол. Покачивается? Чуть сильней, чем обычно. Выскальзывает? Нет.
— Нет, — ответил я.
А почему было не сказать «да»? Это было бы проще. Но раз нет, значит, нет. У нее ведь их не было. Мишель тихо удалился, больше ни о чем не спрашивая. Не знаю, успокоил ли его мой ответ или он нашел в нем другую причину моей мрачности. Впрочем, одно не исключало другого.
Я глубоко вздохнул и провел рукой по лбу. Взмок. Вздохнул еще раз. В голове прояснилось? Не слишком.
Разве человеческий организм не простой механизм?
Я посмотрел на бокал с налитым вином и выплеснул вино обратно в кувшин. Вино — это чепуха. Вода — гораздо страшнее. В ней лики чудовищ отражаются не искажаясь. Я плеснул в бокал воды. Есть страхи, которые не время приглушать. Потому что даже если ты забудешь о них, они не забудут тебя. Ни на мгновение.
Совсем стемнело. Мы сидели в небольшой комнате, освещенной огоньками свечей, отражающимися от паркета, полированного инкрустированного круглого стола и от серебряного кувшина с кофе, повергшего местных домочадцев в недоверчивое изумление. Дрожащие огоньки напоминали вальсирующие звезды из сна, который оказался вовсе не сном. Был сон, где звезды были мертвыми. До этих звезд тоже было легко дотянуться, но они мертвыми не были. Они просто не были звездами. Я посмотрел на темное окно. Легко представить в маленьком светлом озерце, окруженном тьмой, что только свет твоего разума — единственная сила во вселенной. Но тьма, это не то, чего нет, это только то, чего мы не видим.
— А теперь, что нам не сообщили, — сказал я, — нам не сказали, с какой целью кто-то хочет что-то изменить. Нам не сказали, на кого или на что они могут быть похожи. Нам не поведали ни о каких их пристрастиях, в соответствии с которыми они могли бы поступать. И нам, наконец, не сказали, как нам их искать и что именно делать, если мы их найдем. Все, что нам было названо точно и определенно, это место назначения и дата: Шампань, десятое августа нынешнего года. Я что-нибудь пропустил?