Короткая жизнь

Разумихин Александр Михайлович

– Какие же у вас убеждения?
– строго спросил меня неожиданный спутник.

Я смешался. Собственно, у меня не было твердых убеждений, во всяком случае в том смысле, как это понимали люди, с которыми я только что расстался, хотя душа моя и стремилась к чему-то хорошему и доброму.

– Вы читали Бакунина?
– так же строго продолжал молодой человек.

– Что-то читал...

Действительно, в студенческих кругах в Москве меня знакомили с какими-то сочинениями Бакунина, но они не оставили во мне большого следа.

– А Прудона?
– допрос продолжался.

–

Слышал.

– Вы хотите стать коммунистом?
– резко спросил он меня в упор.

– Не знаю...

Я и впрямь не знал, хочу ли я стать коммунистом, хотя именно сочувствие Парижской коммуне побудило меня отправиться на берега Дуная.

– Вам надо формировать свое мировоззрение, - покровительственно заявил мне новый знакомый.
– Я помогу вам.

Я так и не понял, в чем он намеревается мне помочь.

Мы дошли до моей гостиницы.

– Вот вы, оказывается, в каких апартаментах проживаете.
– мой собеседник посмотрел на меня так, точно только что меня увидел.
– Богато живете, - упрекнул он и неожиданно спросил: - У вас есть деньги?

– Есть, - растерялся я.
– Разумеется, есть.

– Много?
– продолжал он.

– Рублей пятьдесят, - ответил я, имея в виду находившиеся у меня при себе в бумажнике.

– Дайте тридцать рублей, - не попросил, а скорее приказал мой собеседник.

Я поспешил подчиниться - такая категоричность прозвучала в его голосе.

Он небрежно сунул деньги в карман и даже не поблагодарил.

– Давайте же познакомимся, - вдруг сказал он и протянул руку.
– Меня зовут Бонифаций Флореску.

Я удивился его румынскому имени, потому что готов был поклясться, что он русский.

Впрочем, это была лишь одна из неожиданностей, с какими мне предстояло столкнуться в ближайшие дни.

Протянул мне руку и второй мой спутник, в течение всего пути не вмешивавшийся в разговор с этим Флореску.

– До завтра, - доброжелательно сказал Ботев.
– С утра я занят, если хотите, приходите после обеда в "Трансильванию". Где, знаете?

Я утвердительно кивнул. Стоило ему заговорить, как он сразу будто заслонил болтливо-придирчивого Флореску, хотя тот по-прежнему находился рядом.

– Тогда до завтра, - еще раз сказал Ботев и неторопливо двинулся по улице широким размашистым шагом.

...На другой день я, видимо, слишком рано отправился к Каравеловым. Хотя солнце стояло высоко и крестьяне из пригородных деревень, продав на рынке привезенные продукты, возвращались уже в пустых повозках домой.

Дверь в дом была не заперта. Я постучался, никто не отозвался. И я рискнул войти, памятуя о царившей здесь простоте нравов. Открыта была и дверь в кабинет Каравелова. Там тоже никого не было. Я заглянул в типографию, двое молодых людей стояли возле ручной печатной машины, один приводил ее в действие, другой откладывал в сторону лист за листом - это печаталась "Свобода".

Молодые люди не обратили на меня внимания.

– Где господин Каравелов?
– обратился я к ним, пытаясь перекричать шум печатного станка.

– В саду!
– крикнул

в ответ один из них, не глядя в мою сторону.

Я обошел дом. Позади него зеленел небольшой садик: кусты боярышника, два абрикоса и громадная шелковица, шатром нависшая над врытым в землю деревянным столом. У стола сидела Наташа и варила варенье из абрикосов.

– Любена нет дома, - ответила она на мой вопросительный взгляд, здороваясь кивком головы.
– Ищет, у кого бы занять денег.

Я прижал руку к сердцу или, вернее, к бумажнику, находившемуся в левом кармане моего пиджака.

– Я охотно...

– Спасибо, вы не поняли, нам с Любеном хватает на жизнь. Он отправился раздобывать деньги на издание газеты. Среди богатых болгар не так мало патриотов, готовых поддержать национальное движение.

Это я понимал и все же в душе посочувствовал Каравелову - все равно нелегко ходить по богатым домам и выпрашивать субсидии. Пусть и ради газеты, именуемой "Свобода", и даже ради самой свободы.

– Вам у нас нравится?
– спросила Наталья. И, как я впоследствии убедился, узнав ее поближе, вовсе не для того, чтобы услышать комплимент, а действительно интересуясь моими впечатлениями.

– Мне трудно разобраться, - откровенно ответил я.
– У вас собираются не одни болгары...

– Да, у нас часто бывают русские, в Румынии обитает много русских революционеров, особенно из южных русских городов, - согласилась Наталья. И сербы заходят постоянно. Любен после России жил в Сербии. Там его даже заподозрили в том, что он участвовал в убийстве князя Михаила...

– Ну, какой он убийца!
– воскликнул я, негодуя: представить себе мягкого, интеллигентного Любена Каравелова в роли убийцы даже по политическим мотивам я и в самом деле не мог.

– Конечно, потом разобрались, но ему пришлось уехать, - согласилась Наталья.

Я решился расспросить ее о Ботеве.

– Кто такой этот Ботев?
– спросил я.
– Ваш муж поручил ему вчера мою особу. Он меня заинтересовал, - признался я.
– Какой-то он необычный.

– И вы это заметили?
– спросила Наталья и согласилась: - Да, необычный. Вообще-то Ботев - учитель. Но он и в газету пишет, и стихи сочиняет, и, кажется, мечтал даже стать актером.

– А откуда он?

Наталья задумалась.

– Есть в Болгарии город Калофер, очень красивый, по праву его Золотым называют. Отец Ботева был учителем в Калофере. И правильнее было бы звать Ботева Петковым. Ботьо Петков - это имя его отца. Очень образованный, надо сказать, был человек, о нем шла добрая слава. Года два как умер. А Ботев это по отцу, в Болгарии часто образуют фамилию из имени отца. Сына назвали Христофор...

– Христофор?

– По-болгарски Христо. Его отец очень уважал Россию и смог послать сына учиться в Одессу. В Одессе много богатых болгар - назначили Христо стипендию. Но скоро хорошие отношения с покровителями кончились. Слишком непокорным, дерзким сочли Христо одесские негоцианты и лишили его помощи. Пришлось наняться репетитором в одну семью. Но и там у него что-то произошло.