Короткая жизнь

Разумихин Александр Михайлович

Памятуя о своем возрасте, я степенно поднимался по лестнице. Вот и мой номер. Я взялся за дверную ручку, дверь не поддавалась. Номер был заперт изнутри. Пришлось постучать.

– Кто там?
– услышал я из-за двери.

– Откройте!
– крикнул я, раздражаясь.
– Немедленно откройте!

Человек, находившийся в комнате, помедлил, затем замок щелкнул и дверь распахнулась.

Передо мной стоял...... князь Меликов, тот самый господин, который в поезде спас мой саквояж.

– Павел Петрович!
– воскликнул он, протягивая ко мне обе

руки, и торопливо, не давая опомниться и не позволяя мне раскрыть рта, зачастил:- Я сразу догадался, что вы можете остановиться только в этой гостинице. Я не мог открыться вам в пути, но теперь, когда мы с вами почти достигли цели, мне незачем перед вами таиться...

Он сыпал слово за словом, как трещотка. Все, что он говорил, было выспренно, театрально и не могло мне понравиться. Вроде бы чувствовалось стремление показаться любезным, однако какая-то неприятная хрипотца портила впечатление от его речи.

Преодолевая некоторое смущение, я перебил его:

– Почему вы не дождались меня в вестибюле? И для чего заперлись в номере?

– Очень просто, - ничуть не смущаясь, отвечал мой нежданный гость.- Я не хотел привлекать к себе внимания. А заперся, чтобы никто из посторонних не застал меня в вашей комнате. Для этого есть причины.

Слова его не сходились с тем, что он говорил портье. Но у меня не было нужды уличать его в противоречии, тем более что ему я был обязан возвращением своего саквояжа. И я объяснил себе его поведение заурядной бесцеремонностью.

Держался он весьма непринужденно и всячески старался развеять неприятное впечатление, произведенное своим непрошеным вторжением.

– Может быть, сядем?
– предложил он, точно был здесь хозяином, и опустился в кресло.

Тем временем я заметил у двери свои баулы, в которых находился мой гардероб. Но присутствие чужого человека мешало мне заняться своим туалетом.

– Ну как, больше вас не пытались обокрасть?
– весело спросил князь, перехватив мой взгляд на саквояж, валявшийся на ковре перед кроватью.

Напоминанием об оказанной услуге он как бы обязывал меня быть любезным.

– Каким образом вы здесь, в Бухаресте?
– спросил я, невольно вступая в разговор.

– Да тем же манером, что и вы, - охотно отвечал князь.
– До Журжево пароходом, а затем поездом.

– Но зачем?
– продолжал я расспрашивать.
– Здесь вы зачем очутились?

– Затем же, зачем и вы, - улыбался князь. И вдруг, сделав таинственное лицо, выдохнул хриплым шепотом: - Теперь-то могу вам объявить: я бежал с каторги.

– С каторги?
– удивился я.
– С какой каторги?

– Из Сибири, - продолжал князь.
– Должен вам признаться, я - нигилист, был приговорен к каторжным работам, бежал, пробираюсь в Женеву.

– Но почему вы мне...

– Я вижу в вас порядочного человека и даже хочу просить связать меня со здешними революционерами.

– Но я сам...

– Не будете же вы отрицать знакомства с господином Каравеловым?

– А откуда вам это известно? И чем я могу...

– Можете, очень

даже можете. К господину Каравелову вхожи многие из тех, кто мог бы способствовать моей поездке в Женеву.

И князь-нигилист принялся рассказывать о своих революционных похождениях: о том, как он состоял в тайном обществе, как они собирались низвергнуть монарха, как был судим, с какими опасностями бежал из Сибири и как жаждет воссоединиться со своими единомышленниками.

Все это было тем более странно, что говорилось малознакомому человеку, никак не связанному с революционерами.

– Но для чего вы мне это рассказываете?
– пролепетал я в ответ.
– Я был далек от революционеров в России, далек от них и сейчас. Единственно, чего я хочу, это послужить делу освобождения славян.

– Но ведь вы бываете у Каравелова?

– Каравелов посвятил себя служению Болгарии.

– А вы знаете, кто у него бывает?

– Нет.

– Вот то-то и оно!

Князь имел на меня какие-то виды, но я не мог разобраться какие.

– Вы не могли бы рекомендовать меня Каравелову?
– неожиданно спросил он.

– Я недостаточно с ним знаком, - даже опешил я.

– Ну, Бог с вами, - добродушно согласился князь.
– Придется самому поискать нужных людей.

Я ждал, когда он откланяется. Князь понял это и поднялся с кресла.

– Если я могу быть вам чем-то полезен...
– он протянул мне руку.
– Вы позволите вас навещать?

– Буду рад...

Что еще мог я сказать?

Князь удалился, и на этот раз ключ в двери повернул я.

Наконец-то я получил возможность разобраться в баулах и разложить свои вещи. Ключ в замочке одного из баулов не поворачивался - замочек не был заперт. Я раскрыл саквояж. Все вроде бы лежало на месте, ничего не похищено. Однако возникло ощущение, что кто-то перебирал мои вещи.

"Неужели князь?
– подумал я.
– Но зачем? Он сам вернул мне саквояж. Да и что у меня искать?"

...В "Трансильвании" в разгар дня было людно и шумно. Посетители потягивали кофе и винцо, кельнеры скользили меж столиков, как на коньках. Дам было мало, да и те, похоже, не местные, а приезжие немки или польки, которые явились сюда в сопровождении кавалеров и угощались мороженым и прохладительными напитками.

Я прошелся по залу. В глубине за сдвинутыми столиками тесно сидели болгары. Я уже научился их отличать. Некоторых, по-моему, я видел вчера у Каравелова и не знал, надо ли подойти с ними поздороваться. Но тут я увидел Ботева. Он сидел за столиком у стены. Сидел в одиночестве - никто к нему не подсаживался. Справа от него на столе стояла чашка, слева лежала стопка бумаги, а сам он, склонив голову, быстро-быстро писал, ни на кого не обращая внимания. Открытый лоб, шелковистые волосы, безукоризненно правильный нос, выразительно очерченные губы, роскошная, как у Зевса, борода завораживающая мужская красота. Вот только одежда Ботева мало соответствовала его наружности: какая-то потрепанная серая венгерка и узкие синие брюки.