Короткое детство
Шрифт:
В правлении было чисто и тепло. Всё лежало на своём месте. Счёты, обычно валявшиеся на столе, теперь висели на гвоздике. Портрет Ленина блестел, как новый. Красный флаг был обёрнут газетой и перевязан шпагатиком. Ржаного снопа, который пять лет сидел в простенке между окнами, теперь не было.
— А кто сноп выкинул? — спросил Митька.
— А что ему тут делать? Пыль собирать? — засунув руки в карманы, Витька прошёлся по канцелярии, подкинул в печку дров и, опять сев за стол, постучал пальцами.
— А что ты сегодня
Витька взял тетрадку, дунул, на неё и положил перед Стёпкой.
— Сначала руки вытри, а потом лапай, — предупредил он.
Стёпка вытер о штаны руки, взял тетрадь и вслух прочитал:
«Ведомость по учёту трудодней колхоза «Красный партизан».
Написано было так, словно напечатано. Стёпка с уважением посмотрел на Витьку.
— Сам писал?
— А то кто?
— Неплохо.
Глаза у Витьки засияли, но он сразу же погасил радость и нахмурился.
— Ничего особенного.
Стёпка листал тетрадку и с трудом сдерживал себя, чтобы не ахать от удивления. Все страницы были разлинованы красными столбцами, среди них попадались и синие, и даже зелёные.
— И это ты сам?
— Что?
— Столбцы рисовал?
— Не столбцы, а графы, — поправил Витька Стёпку и отобрал у него тетрадку.
— А мы пушку делаем, — похвастался Митька. — Хочешь посмотреть? — И, не дожидаясь согласия, выскочил на улицу, приволок бревно. — Глянь, какую дыру прожгли.
Витька внимательно осмотрел дыру, потом взял линейку и измерил.
— Малый калибр, — авторитетно заявил он. Стёпка с Митькой даже и слова такого не слыхали, но, чтоб не показать своё полное невежество, скромно промолчали. Потом они стали наперебой рассказывать, как прожигали с дедом Тимофеем дыру.
Витька нахмурился и серьёзно сказал:
— Деду надо инвентарь к весне готовить, а он с вашей пушкой возится.
Стёпка исподлобья посмотрел на Витьку и процедил сквозь зубы:
— Не очень-то задавайся. Подумаешь, какой указчик нашёлся.
Витька встал, одёрнул рубаху, посмотрел на ходики.
— Топайте домой. Болтологию мне с вами некогда разводить. У меня во сколько работы, — и Витька выразительно провёл пальцем по шее. — С начала войны дела запущены. Как ушёл счетовод на фронт, никто ими не занимался. А мне надо всё в две недели выправить. Вот так-то. — И он протянул им руку. Стёпка с Митькой осторожно пожали Витькину руку и, взяв бревно, выволокли его на улицу.
— Постойте! — окликнул их Витька.
Ребята остановились и почтительно замерли.
— Когда будете испытывать пушку, не забудьте позвать меня. Понятно?
— Ладно, — неохотно отозвался Стёпка.
— Я вас больше не задерживаю, — Витька взобрался на стул, обхватил руками голову, сделал вид, что глубоко задумался.
Локоть помог Стёпке дотащить бревно до самого дома. Всю дорогу они молчали, подавленные величием Витьки Выковыренного.
— А из Витьки, наверное, неплохой счетовод получится, — сказал Локоть.
Стёпка мрачно усмехнулся.
— Цыплят по осени считают.
— И рисует он здорово!
— Задаётся ещё здоровее. Ну, да мы его проучим! — решительно заявил Стёпка.
— Конечно, проучим, — согласился с ним Митька.
— Ну, будь здоров. Мы-то уж с гобои дружбы терять не станем, — Стёпка похлопал приятеля по плечу и крепко сжал руку. — Завтра с утра будем колёса делать. Смотри не задерживайся.
— Ладно, — сказал Митька и поплёлся домой.
Если б не зима, Митька ни за что бы не пошёл в избу. Где-нибудь на сеновале переночевал бы. Он знал, что побег из дому не пройдёт так даром.
В отличие от Стёпкиной матери, которая воспитывала сына ремнём, Елизавета Максимовна читала Митьке длинные и нудные нотации, потом ставила на два часа в угол и на весь день запирала в сундук валенки с полушубком. Это для Митьки было в сто раз хуже порки.
«Стёпке благодать. Вытянут два раза ремнём — и свободен, — позавидовал Митька товарищу. — А мне опять лекции. Как только открою дверь, так сразу и начнёт: «Чадо ты, чадо непутёвое. Становись в угол, чадо», — передразнил Митька Елизавету Максимовну. — И всё из-за кого? Из-за Нюшки. Какая бы у меня расчудесная житуха была, если бы не Нюшка. И зачем только она народилась. Ни у кого из ребят нет Нюшек, только у меня. Разнесчастный я человек!»
Митьке так стало жалко себя и такой ненавистной показалась ему жизнь, что он подумал: «А не умереть ли мне? Лягу на снег и замёрзну. Вот уж тогда наплачутся». Мысль о смерти показалась Митьке отрадной. Он даже стал высматривать местечко, где бы поудобней лечь и замёрзнуть. Однако удобного местечка не нашлось, и он отложил эту затею на другой раз.
Митька не заметил, как ноги сами притащили его к дому. Окна были ярко освещены.
«Интересно, зачем это мама сегодня вместо коптилки лампу жжёт. А может, у нас гости. Вот было б хорошо! При гостях она не станет меня пилить и ставить в угол…»
Митька залез на завалинку и прилип к окну. Но как он ни всматривался, так ничего и не увидел. Двойные рамы промёрзли насквозь и заплыли льдом.
Митька спрыгнул с завалинки, потоптался около крыльца и толкнул дверь.
Каково же было удивление Митьки, когда он увидел бабку Любу. Она сидела около люльки и показывала пальцами Нюшке «козу». Елизавета Максимовна собирала на стол ужин.
— Баду, баду, — говорила бабка Люба и делала вид, что хочет забодать Нюшку.