Корпорация
Шрифт:
— Вот один ты у нас такой умный!… — проворчал Денисов, — Налаживаем потихоньку… Но ты пойми, все зависит от объемов. Есть некий минимум, меньше которого закупать невозможно — слишком дорогой транспорт, накладные расходы велики. Если буду брать теми партиями, которые они готовы предложить, то, пока я эту рыбу до города довезу — она у меня золотой станет!… И кому я ее там продавать буду?…
— Так в чем проблема-то?… Рыбы мало стало?…
Денисов вздохнул:
— Рыбы, Сережа, до фига. И оленя до фига, и песца. Но надо ж работать, а работать некому!… Восемьдесят процентов поселкового населения — хронические алкоголики.
— Вот первая задача, главная — прекратить поставки алкоголя в поселки!… — продолжал он уже в вертолете, пытаясь перекрыть шум двигателя, — Но как это сделаешь?… Кордоны выставлять на реках?… Противозаконно это… Ну, вложился я в транспортную милицию, в налоговой создали дополнительное подразделение, в санэпиднадзоре контроль усилили, в центре стандартизации — отслеживают хоть часть уходящего в поселки груза, везут-то туда не нормальную водку — самопал, на этом и ловим… Но тут, как ты знаешь, много не наловишь — умельцев «катать» и акцизы на бутылки шлепать у нас хватает…
Настя, привалившись к плечу Сергея, в полудреме слушала горячие денисовские речи.
Третий день они мотались по округу на губернаторском вертолете, и голова у Насти шла кругом от всего, что довелось увидеть.
Были в поселке газовиков, где губернатор с директором «горки» осматривали недавно сданное общежитие. Общежитие, выстроенное по каким-то невиданным технологиям, ни то финским, ни то канадским, походило скорее на приличную гостиницу — нарядная практичная отделка, современная мебель, сияющая сантехника… Даже Малышев языком прищелкнул.
Он мало-помалу осваивался с ролью публичного человека, да и здесь, на краю земли, чувствовать себя публичным человеком было куда проще, чем в чванливой столице — газовики, подходящие знакомиться и жать руку, держались уважительно, но подчеркнуто независимо и просто, невольно вызывая ответное уважение у московского человека. Один, пожилой геолог, даже предложил выпить вместе чистого спирту, принять боевое крещение. «Но! — геолог поднял прокуренный темный палец, — Тогда уж придется все наши обычаи уважить…» «В клуб кинологов вступить!» — выкрикнул кто-то и вокруг заржали. В ответ на удивленный взлет малышевских бровей Денисов пояснил: «Обычай у них такой… для новичков… собачатиной кормят». Малышев подумал, подумал — и от боевого крещения вежливо отказался.
Были и в другом поселке, полумертвом почти, где крестов на кладбище было куда больше, чем живых людей. Над некоторыми могилами стояли зачем-то полуразвалившиеся санки и мятые жестяные чайники. «Здесь долгане живут, в основном, — разъяснил Денисов, — Они православные… да и русской крови в них много — от ссыльных казаков… У них и одежда национальная на русский кафтан похожа, и хоронят они, как у нас принято… А сани — это нарты, Настенька, это от прежних обычаев осталось… Человек умирал — его как будто в дорогу провожали…»
Видели и другие захоронения, большей частью старинные — одинокие яранги на крохотных островках, где на больших дорожных нартах вечным сном спали бывшие люди в расшитых праздничных парках. Провожая, снаряжали их когда-то всем необходимым в долгом пути — чайником, спичками, оружием, украшали нехитрыми безделушками из дешевых
Были на стойбище оленеводов, в маленьком передвижном вагончике на полозьях, где ютились семеро человек. В углу, на полке, застеленной нарядной тряпочкой, Настя разглядела грубо вырезанную деревянную куклу со страшным лицом, вымазанным чем-то темным и сальным. «Койка!» — сказал неслышно подошедший сзади младший сын хозяина, взрослый уже парень с редкой черной порослью на лице. И повторил сурово: «Койка!». Настя шарахнулась было, но Денисов ее успокоил: «Да ни на что он тебе не намекает!… Койка — это идол, в нем дух живет, семью охраняет…»
Были на рыбацкой точке со смешным названием Половинка, где хозяйничал единственный человек — русский, дед Сашка. Губернатора он запросто хватил по плечу костлявой рукой, разрисованной татуировками: «Здорово, тезка!»… Настино имя запоминать не стал и звал просто — женщина. Дед Сашка понравился женщине Насте чрезвычайно — простой человек, веселый, балагуристый… Хвастался приобретением — «стиральный агрегат „Волна“, рекомендую!». Стиральный агрегат оказался обычной цинковой доской, какая была у Настиной бабушки.
Дед Сашка кормил икрой и полусырой рыбой— «сугудаем», и вовсе сырой рыбой — «строганиной», и поучал москвичей, как солить икру. «Милый какой дедушка!» — похвалила Настя, когда отправились они дальше. «Милый, — согласился Денисов, — Наколки видела?… Тринадцать лет отсидел… за особо зверское убийство жены и тещи…»
Были в поселке, где достраивалась новая больница. Старая больница стояла в сорока метрах от стройки и потрясла Настю до глубины души: ни одной ванной, никакого водопровода, а в туалетах — просто дыры в земляном полу…
«Господи, как же живут здесь люди… — шептала Настя, — Чем живут?… Для чего?… Неужели и так можно?…»
— Можно! — ответил Денисов, — Ты знаешь, я когда стал интересоваться, понял — сами мы им все тут испортили… Жили себе люди — простые, честные, открытые, как дети… добрые очень… Охотились, рыбачили, разводили оленей. Сказки сочиняли, блин… Очень трогательные сказки — у меня книжка есть, я тебе подарю… А потом пришел белый человек — и давай внедрять цивилизацию. И какая цивилизация получилась?… Первым делом перезаразили половину народа сифилисом. Ты не представляешь себе, какой тут процент венерических заболеваний, волосы дыбом!… Старую веру потеряли, новой не приняли, а закон в этой глуши никому не писан — вот и остались без этих, как их… нравственных ориентиров… Родной язык забыли, а на русском говорят так, что и не разберешь сразу… На собаках им теперь ездить западло, им теперь «Бураны» подавай, а заработать на «Буран» не могут… Привыкли, что им как малым коренным народам русские по гроб жизни обязаны — вот и ждут дармовщины… А что сделаешь?… Сами виноваты, сами развратили «цивилизацией» своей…