Корректировка 2
Шрифт:
— Ты, Григорий либо, сумасшедший, что вероятнее всего… либо… — недоговорив, он встал из-за стола. — Ладно, не будем торопить события, ждать недолго, — посмотрел на циферблат часов. — двадцать второе сентября… Еще увидимся.
Он встал из-за стола, сухо кивнул и пошел к выходу. Начальник охраны поспешил следом. На полпути развернулся и показал мне фигу.
Я пожал плечами — скоро убедишься в моей правоте.
После обеда делать было нечего. В лечебных процедурах я не нуждался, а заниматься спортом лень, да и смысла не было — благодаря имплантам я и так в хорошей форме.
Завалившись
— Что опять не так?
— Мне это не нравится, — сказала она, — зачем ты с ним разоткровенничался?
— Да потому что надоело ходить вокруг да около, два месяца, считай, потерял. Пора брать быка за рога!
— Как бы этот бык сам тебя на рога не поднял.
— Ой, всё! Хорош нудеть… если что-то пойдет не так, смыться мы можем в любую секунду. Документы запасные есть. А если пойдет «так» — будет прекрасный трамплин в Москве.
— Но, ты же этого не планировал.
— Я вообще ничего не планирую. Ты забыла, что мой конёк интуиция? Всё слишком изменчиво, чтоб планировать. Я знаю, что должен предотвратить апокалипсис, но как это сделать, я не знаю. Поэтому буду действовать, как бог на душу положит. Я знаю, что мне нужен Косыгин, живой и здоровый, еще хотя бы лет десять. Кстати, Кир…
— Да, босс! — в комнате возник рыжий котяра.
— Что там, со здоровьем у клиента?
— Которого, их же два?
— Не тупи, Косыгина, конечно, что мне до охранника. Кстати, повысь его эмпатию к шефу.
— Надо ли? Он и так ему предан.
— Лишним не будет. Так что со здоровьем?
— Плюс двадцать, достаточно? Насчет здоровья… В целом, удовлетворительное, состояние организма соответствует меньшему физическому возрасту. Наблюдаются небольшие нарушения кровообращения мозга и сердечной мышцы. Давление-пульс, в норме.
— Чего же тогда, его через два года кондратий хватит? Да еще на воде, во время гребли в байдарке, так что он перевернулся и почти утонул.
— Не знаю, шеф, — кот по-человечески развел лапками, — сейчас ничего не предвещает.
— А не могли ему чего-нибудь подсыпать такого?.. Ну да, этого ты тем более не знаешь. Починить эти нарушения крововращения сможешь?
— Кровообращения.
— Не умничай, блохастый! — по всему Еве надоело молчать, — не видишь, начальник прикалывается?
— Фыр-фыр, зараза рыжая! — пренебрежительно сказал ей кот. — Так точно, шеф, смогу. Лучше бы, конечно, инъекцию…
— Приступай тогда, а насчет инъекции, там видно будет. Осталось двадцать капсул.
— А вот не надо было на любовниц тратить, — съехидничала феечка.
С Мирой мы договорились встретиться в шесть часов вечера у Колоннады, что располагалась в основании Курортного бульвара.
Спустившись с возвышенности, где располагался санаторий, вниз, в город, добрел до Колоннады, полукруглого сооружения из одних колонн, будто бы перенесенное в Кисловодск из античной Греции. Она же служит входом в Курортный парк, из которого берут начало туристические тропы — терренкуры. Там я и застал Миру.
Девушка прогуливалась вдоль рядов местных художников, от нечего делать, рассматривая выставленные на продажу картины. Выглядела она сногсшибательно: короткое темно-фиолетовое платье в облипку, высоко открывающее изящные ножки, обутые в те самые танкетки с прозрачными
Я же в восхищении остановился перед, красочным панно курортного фотографа. Инсталляция представляла собой натянутый на раму холст высотой в два и шириной в три метра. Внизу картины был примитивно изображен Кисловодск с высоты птичьего полета: курзал, галерея, колоннада, вокзал, парки. Слева в углу — две вершины Эльбруса. В самом верху холста, вокруг желтого кружка с лучами, изображающего солнце, клубились пышные облака, похожие на мятые подушки. А всю середину занимало изображение летящего самолета — явно срисованного с какой-нибудь открытки тридцатых годов. Фонарь кабины был открыт и из него по пояс — так что лобовое стекло защищало от встречного ветра разве что его живот — высовывался летчик. Одной рукой он держал штурвал, похожий почему-то на автомобильный руль, другая была неестественно согнута в приветственном жесте. Летчик был облачен в кожаную лётчицкую куртку и перчатки, на голове его красовался здоровенный шлем с поднятыми на лоб очками-консервами, а в том месте, где полагалось быть лицу, имелась овальная прорезь. Любой желающий мог за справедливую плату зайти с тыльной стороны холста, просунуть голову в эту прорезь и сфотографироваться в столь шикарном летном прикиде.
Мира подошла ко мне и тоже стала любоваться этим феерическим китчем.
— Под самолетом, — сказала она, — надо было изобразить выпрыгнувшего парашютиста. В прорезь лица можно вставить физиономию жены или тёщи летчика.
Хозяином инсталляции оказался веселый жирный грузин, осведомившийся у меня: «Как, дорогой, сниматься будешь: летчиком или джигитом?»
Тут и выяснилось, что обратная сторона холста тоже была разрисована не менее лихо; на ней гарцевал на горячем коне всадник в черкеске с газырями, в бурке и сдвинутой набекрень папахе, с устрашающе длинным кинжалом на поясе. Клиенту таким образом предоставлялась возможность по собственному желанию выбирать между авиацией и кавалерией.
— Я хочу! — вдруг на полном серьезе заявила Мира.
Грузин посмотрел на нее удивленно, но с уважением.
— Вах, смелая девушка! Летчиком хотишь?
— Ну, не джигитом же, что вы в самом деле?
Она решительно направилась за холст, но там её ждал небольшой облом — лицом она не доставала до дырки. Девушка растеряно крутилась на месте, вставала на носочки — бесполезно.
— Подсади меня что ли, — раздраженно сказала мне.
Но тут художник, первоначально отвлекшийся на камеру, пришел на помощь и решил проблему, предоставив специальную ступенечку. Очевидно, у него и дети снимались.
Узкое лицо Миры с раскосыми глазищами и серьезным выражением, занимало, кажется, меньше половины овала и смотрелось потешно. Мне пришлось отвернуться, чтоб сдержать смех и не разозлить девушку.
— Сейчас будэт птычка! — щелкнул раз, потом попросил улыбнуться и щелкнул повторно (улыбка у Миры вышла какая-то змеиная).
— Расплатись, — царственно велела она мне.
— Зачем тебе это? — спросил я, когда мы отошли.
— Жизнь проходит, — философски ответила она, — надо что-то оставить потомкам.