Корсар. Наваждение
Шрифт:
Корсар обронил тихо:
– Стас, ты своему «ворошиловскому стрелку» свистни, чтобы не маячил. Ночь была бессонная, нервный я стал… – и сразу вслед за этими словами бросил на скамеечку плотную пачку евро.
Стас невольно дернул кадыком, сглатывая слюну:
– Здесь больше чем…
– И – что? Больше – не меньше, верно?
– Ну да.
– Главное, что мы довольны друг другом, так? Ведь мы довольны?
– Ну. Только… – Стас покраснел: – Свистеть я не умею. И – не умел никогда. С детства.
– Это ты зря. Тогда рукой махни, чтоб отползал! Кто он тебе?
– Батя. Пьющий, правда…
– Беда…
– Он других «белок» теперь ловит.
– Что ж ты его тогда в окне выставил, да еще с берданкой?
– Покупатели всякие бывают. А ружье, оно…
– …дисциплинирует, так?
– Ну, вроде того. Хорошее ружье. «Зауэр». Немецкое. С войны.
– А папашка твой при нем в окне – мишень мишенью… – покачал головой Корсар.
– Да как-то не подумал… Извините, – потупился, даже покраснел Стас, бросил взгляд на Корсара, схватил деньги, придирчиво и цепко оглядел и ощупал купюры, встряхнув веером насколько возможно, снова сглотнул, дернув кадыком, спрятал под куртку, крикнул хрипло от волнения: – Батя, все нормально. Спать вали!
– Чё?
– Вали, говорю!
– Понял…
– А голос у папани – трезвее стекла, – хмыкнул Корсар.
– С ним так бывает.
Стас кивнул немного напряженно, что означало в его исполнении «оревуар», и – скрылся в подъезде. Ну и ладно.
«Светало…» Корсар вернулся к автомобилю, просканировал его новообретенной машинкой – чист, как простыня перед первой брачной ночью. Ни «блохи», ни «клопика». А хвосты, если какие и были, он отрубил, хаотично мотаясь по переулкам, проходнякам и закоулкам центра родной столицы, где и поныне и черт ногу сломит, и леший насморк словит, и домовой – заблудится.
Кстати, о домовых. Так кто тот ангел-хранитель, что берег его – и там, на Воробьевых горах, и потом – после казино? Стрелок сей – мастер. Видно птицу по полету, а добра молодца…
Корсар потер ладонями саднящие и слипающиеся глаза, потом – виски. И тут – словно холодный пот пробил его разом: он вспомнил. Что так и не посмотрел пристально в глаза Стасу-ботанику – воспаленные веки, нет? И азиату-продавцу – тоже не посмотрел… «И – что?» – затанцевала, чуть кривляясь, в усталом и гулком, как пустая зала, мозгу простая мысль. «Может, я схожу с ума?» – подумал Корсар уже самостоятельно. «Эка невидаль», – хохотнуло в мозгу, и он увидел перед собой крашеный желтый забор, под ногами – коричневые, истертые доски тоже крашенного, но не пойми сколько лет назад пола; стоптанные и засаленные тапочки у себя на ногах; свои ноги в пижамных брюках – в белую и синюю полоску, великоватых, а потому подпоясанных веревочкой; распахнутую на груди куртку; православный крестик на шее.
И – почти голого парня лет девятнадцати по кличке Прометей. Тот чиркал спичкой по очередному подаренному санитарами коробку и с восторгом смотрел на огонь! А когда тот догорал, делался на мгновение несчастным до отчаяния, и это отчаяние тут же пропадало во тьме… А потом горелая спичка падала на пол, чиркала новая… И санитары были рады видеть такой быстрый переход: от бездны отчаяния к полному, безграничному счастью, когда новая спичка вспыхивала, озаряя лицо Прометея, жаждавшего чуда и получающего это чудо! Да, такое «на воле» не увидишь.
И
Стоп! Все это – было или – только еще будет? Или сие – тоже «подарок» покойного «профессора изящных искусств» в награду, так сказать, и в нагрузку ко всем прочим достойным радостям – миллионам деньгами, красным векам, галлюцинациям наяву, способности угадывать цифры и предугадывать и опережать полет пули – еще до того, как стрелок подумал о том, чтобы выстрелить… Наваждение… Бред… Сумасшествие…
Корсар уже сворачивал во двор, где квартировала Ольга, кажется покинутый минуту тому назад… Кажется… В этом мире все не то, чем кажется.
«Хочешь, я пойду с тобою рядом», – зазвучал совсем близко теплый и родной голос, и мелодия была знакома, проста и чувственна…
«И с ума сведу тебя взглядом…» Да ладно, это уже есть. Без всякой иронии. Если пересказать все, происшедшее с Корсаром за вчерашний день и кончающуюся ночь, – диагноз будет неутешительный, лечение – сумбурным, но безуспешным. Как там дальше, в песне? «Хочешь, стану я твоей тенью, разорву любых цепей звенья…» Уже лучше. Женщины вообще – мастерицы на такие шутки: обещать разрывать цепи, которые до этого целеустремленно, усердно и тщательно – гномы нервно курят в сторонке – выковывали. «Хочешь, стану я твоей тенью…» Уже. С фатальным исходом для всех встречных.
Глава 21
Навстречу Корсару бежал мужик в черном. С коротким ломиком в одной руке, с пистолетом, похожим на боевой, – в другой. Скорее всего – «травматика», закамуфлированная под зарекомендовавший себя в девяностых ТТ. Нет, пистолет проявил себя пятьюдесятью с лихвой годами раньше, в период Великой Отечественной, но с послевоенного времени использовался часто и результативно – именно в девяностых. Корсар чуть было не добавил «лихие». Кому «лихие», а кому и молодость, романтика, небо высокое над головой… Стреляли? Так всегда стреляют – когда много, когда не очень – по-всякому бывает. И тогда, и – теперь. Важны, как и раньше, сочетание места, времени и обстоятельств. Ну и – цели, конечно.
– «Ты скажи, ты скажи, чё те надо, чё те надо…» – напел Корсар, притормозил и всерьез забеспокоился за мужчину: а что, если его, Корсара, персональный «ангел-хранитель», явно знакомый с оперативной снайперской «бесшумкой» ВСС [32] (некогда оружие сие было секрет и раритет редчайший, сейчас…), возьмет и стрельнет. «И – ага». И – кого этим удивишь в Москве, столице нашей родины? В пять утра? А никого. В том-то и фишка. Сейчас никого ничем не удивишь. А уж тэтэшкой, настоящей ли, стилизованной – и подавно. И даже винтовкой ВСС. С полным боекомплектом. Вот такая у нас страна.
32
ВСС – винтовка специальная снайперская. Выстрел бесшумный за счет особой конструкции патрона. Пуля обладает исключительной пробивной силой.