Он мирно спит, не дрогнет очерк век;О, если б это был покой навек!Он спит… Но кто глядит на этот сон?Враги ушли, друзей утратил он.То не спустился ль ангел с высоты?Нет: женщины небесные черты!В руке лампада, но заслоненаОна рукой, чтоб не согнала снаС его на муку обреченных глаз,Что, раз открывшись, вновь уснут сейчас.Глубокий взор и губы цвета роз,Блеск жемчуга в изгибах черных кос,Легчайший стан и стройность белых ног,Что лишь со снегом ты сравнить бы мог…Как женщине пройти средь янычар?Но нет преград, коль в сердце юный жарИ жалость кличут, — как тебя, Гюльнар!Ей не спалось: пока паша дремалИ о пирате пленном бормотал,Она с него кольцо-тамгу [18] сняла,Что, забавляясь, много раз брала,И с ним прошла чрез полусонный рядТамге повиновавшихся солдат.Устали те от боя и тревог:Пирату всяк завидовать бы могУснувшему;
иззябши, у воротОни лежат; никто не стережет:На миг привстали посмотреть кольцоИ, без вопросов, клонят вновь лицо.
18
Кольцо-тамга — перстень, служивший пропуском при проходе через сторожевые посты.
XIII
Она дивилась: «Как он мирно спит!А кто-то плачет от его обидИли о нем. И мне тревожно здесь;Иль колдовством он стал мне дорог весь?Да, он мне спас и жизнь и больше: честь,От нас от всех успев позор отвесть.Но поздно думать… Тише… Дрогнул сон…Как тяжко дышит! О, проснулся он!»Поднялся Конрад, ослепленный вдруг,С недоуменьем он глядит вокруг;Он шевельнул рукой — железный звонЕго уверил, что пред ним не сон.«Коль здесь не призрак, то тюремщик мойНеотразимой блещет красотой!»«Меня, пират, не знаешь ты. ТвояДобром не так богата жизнь, и яОдна из тех, кого ты в страшный часИ от огня и от насилья спас.Не знаю я, что мне в тебе, пират.Но я не враг: не пытки ищет взгляд».«Ты добрая. Когда меня казнят,Твой только взор восторгом не блеснет.Что ж: побежден, я гибну в свой черед.Их и твою любезность я ценю,Коль исповедь к такой красе склоню!»Как странно! Миг отчаянья согретШутливостью! В ней облегченья нет,Не отменить ей роковой исход;В улыбке — боль, и все ж она цветет!Не мало мудрых было до сих пор,Кто с шуткою ложились под топор!Но горек и насильствен это смех.Хоть и обманет, кроме жертвы, всех.Что б Конрад ни испытывал, — леглоВеселое безумье на чело,Его разгладив; голос так звучал,Как если б напоследок счастье звал.То было не по нем: так редко онБыл не задумчив иль не разъярен.
XIV
«Ты осужден, корсар, но я пашойМогу владеть, когда он слаб душой.Ты должен жить, — хочу тебя спасти,Но поздно, трудно: слаб ты, чтоб уйти.Пока одно берусь устроить я:Чтоб казнь была отложена твоя;Просить о жизни можно не сейчас,А всякий риск двоих погубит нас».«Я б не рискнул; душа закаленаИль пала так, что бездна не страшна.Что звать опасность, что меня манитьБежать от тех, кого мне не сломить?Ужель как трус (коль победить не мог)Бегу один, а весь отряд полег?Но есть любовь… душа горит; слезаВ ответ слезе туманит мне глаза.Привязанностей мало дал мне рок;То были: судно, меч, она и бог.Забыл я бога, бросил он меня:Паша свершает суд его, казня.Мольбой не оскверню его престол,Как трус, что голос в ужасе обрел;Я жив, дышу, мне жребий не тяжел!Меч отдала врагу моя рука,Не стоившая верного клинка.Мой бриг потоплен. Но моя любовь!..Лишь за нее могу молиться вновь!Лишь для нее хотел я жить — и вотЕй сердце гибель друга разобьетИ красоту сотрет… Когда б не тыЯ не встречал ей равной красоты!»«Ты любишь?.. Это безразлично мне…Теперь, потом ли… Я ведь в стороне…Но все же… любишь! Счастливы сердца,Что преданы друг другу до конца,Что не томятся тайной пустотойБесплодных грез, как я в тиши ночной!»«Ужель его не любишь ты, Гюльнар,Кому тебя вернул я сквозь пожар?»«Любить пашу свирепого? О нет!Душа мертва, хоть силилась ответВ себе найти на страсть его… давно…Увы! Любить свободным лишь дано!Ведь я раба, — пусть первая из всех,Счастливой я кажусь среди утех!Вопрос: „Ты любишь?“ — колет, как стилет;Я вся горю, не смея крикнуть „нет!“О! тяжко эту нежность выноситьИ в сердце отвращение гасить,Но горше думать, что не он — другойПо праву б мог владеть моей душой.Возьмет он руку — я не отниму,Но кровь не хлынет к сердцу моему;Отпустит — вяло упадет рука:Коль нет любви — и злоба далека.Целуя, губ он не согреет мне,А вспомнив, корчусь я наедине!Когда б любовь я знала, может быть,Я ненависть могла бы ощутить,А так — все пусто: он уйдет — не жаль.С ним рядом я — а мысль несется вдаль.Боюсь раздумья: ведь во мне оноЛишь отвращенье закрепить должно.Я не женой паши, хоть я горда,Рабыней быть хотела б навсегда.О, если бы его любовь прошла,И, брошена, я б вольною была!Еще вчера я так желать могла.Теперь же с ним хочу быть нежной я,Но лишь затем, чтоб спала цепь твоя,Чтоб жизнь тебе за жизнь мою вернуть,Чтобы открыть тебе к любимой путь,К любви, какой моя
не знает грудь.Прощай: рассвет. Хоть дорого плачуНе будешь нынче отдан палачу!»
XV
Его ладони к сердцу поднеся,Звеня цепями, побледнела всяИ, как чудесный сон, исчезла с глаз.Вновь он один? Была ль она сейчас?Кто светлый перл к его цепям принес?Да, то была святейшая из слезИз чистых копей Жалости святой,Шлифованная божеской рукой!О, как опасна, как страшна для насПорой слеза из кротких женских глаз!Оружье слабых, все ж она грозит:Для женщины и меч она и щит;Прочь! Доблесть никнет, меркнет мысль, когдаВ слезах к нам сходит женская беда!Кем сгублен мир, кем посрамлен герой?Лишь Клеопатры кроткою слезой.Но триумвиру слабость мы простим: [19]Пришлось не землю — рай терять иным,Вступая с сатаною в договор,Чтоб лишь прелестный прояснился взор!
19
Кем сгублен мир, кем посрамлен герой? — // Лишь Клеопатры кровавою слезой. // Но триумвиру слабость мы простим… — Римский триумвир Марк Антоний (82–30 гг. до н. э.) изменил Риму ради любви к Клеопатре (69–30 гг. до н. э.).
XVI
Встает заря, бросая нежный светНа гордый лоб, — но в ней надежды нет.Кем к вечеру он станет? Мертвецом;И будет ворон траурным крыломНад ним махать, незрим для мертвых глаз;И солнце сядет, и в вечерний часПадет роса отрадна для всегоЖивого, но — увы! — не для него!
Пышней, чем утром, вдоль Морейских гряд [21]Лениво сходит солнце на закат;Не тускло, как на Севере, оно:Полнеба чистым блеском зажжено;Янтарный луч слетает на залив,Отливы волн зеленых озлатив,И озаряет древний мыс Эгин [22]Прощальною улыбкой властелин;Своей стране любовно льет он свет,Хоть алтарей ему давно там нет.С гор тени сходят, вьются вдоль долин,Твой рейд целуя, славный Саламин!Их синий свод, скрывая небосклон,От взоров бога пурпуром зажжен,А вдоль вершин веселый бег конейРоняет отблеск, радуги нежней,Пока, минув Дельфийскую скалу, [23]Бог не отыдет на покой, во мглу.
21
…вдоль Морейских гряд… — Морея — полуостров Пелопоннес. Остров Гидра — один из островов в Эгейском море, близ восточного побережья Морей.
22
Мыс Эгин — скала на острове Эгина.
23
Дельфийская скала — гора Парнас в Фокиде (Средняя Греция).
Так и Сократ в бледнеющий просторБросал — Афины! — свой предсмертный взор, [24]А лучшие твои сыны с тоскойВстречали мрак, венчавший путь земнойСтрадальца. — Нет, о нет: еще горятХребты и медлит благостный закат!Но смертной мукой затемненный взорНе видит блеска и волшебных гор:Как будто Феб скрыл тьмою небосклон,Край, где вовек бровей не хмурил он.Лишь он ушел, за Кифероном, [25] в ночь,Был выпит яд, и дух умчался прочь,Тот, что презрел и бегство и боязнь,И, как никто, и жил и встретил казнь!С вершин Гимета [26] озаряя дол,Царица ночи всходит на престол;Не с темной дымкой, вестницею бурь,Лик беспорочно осиял лазурь.Блестят колонны, тень бросая вниз,Мерцает лунным отблеском карниз,И, знак богини, тонкий серп ушелНад минаретом в зыбкий ореол.Вдали темнеют заросли олив,Нить кроткого Кефиса [27] осенив;К мечети льнет унылый кипарис,Блестит киоска [28] многоцветный фриз,И в скорбной думе пальма гнется там,Где поднялся Тезея древний храм. [29]Игра тонов, блеск, сумрак — все влечет,И равнодушно лишь глупец пройдет.
24
…Сократ в бледнеющий простор // Бросал — Афины! — свой предсмертный взор… — Сократ (ок. 469–399 до н. э.), приговоренный к смерти, выпил яд, не ожидая срока казни — захода солнца.
25
Киферон — горный кряж.
26
Гимет — горный массив близ Афин.
27
Кефис — река в Греции.
28
Киоск — летнее загородное строение.
29
…Тезея древний храм. — Тезей (Тесей) — герой древнегреческих мифов.