Корсары Леванта

Перес-Реверте Артуро

— Раскусывали мы и покрепче, — ответил он.

Прапорщик Лабахос, уже допивший вино, вытирал усы тылом ладони. Он был родом из Малаги — молодой, худощавый, чернявый — и отлично знал свое дело.

— Надо полагать, отбиваться будут как звери. Потеряют свою пассажирку — так и так голову снимут.

— Неужто она и впрямь — супружница Великого Турка? — рассмеялся сержант Кемадо. — Я думал, их не выпускают из сералей.

— Любимая наложница кипрского паши, — объяснил Урдемалас. — Через месяц истекает срок его правления, вот он заблаговременно отправляет ее домой вместе с частью слуг, невольников, одежды и денег.

Кемадо от радости всплеснул руками. Он был высок ростом, сухощав, а на самом деле звался Сандино. Новое имя [28] он получил после того, как при ночном штурме полуострова Лонгос — город

разграбили дочиста, сожгли еврейский квартал и взяли почти двести невольников — у него в руках взорвалась петарда, когда он собирался вышибить ворота цитадели. Несмотря на сильно подпорченную наружность, а может, и благодаря этому, он постоянно шутил и балагурил. Вдобавок был сильно близорук, но очки на людях никогда не носил. «Кто и когда видел подслепого Марса?» — спрашивал он с шутливым бахвальством.

28

Жженый, паленый (от исп. quemado).

— Клянусь прахом деда, завидная добыча!

— Если захватим — да, — согласился Урдемалас. — Считай, оправдали кампанию.

— А где они сейчас? — осведомился Лабахос.

— Им пришлось задержаться на Родосе, и сейчас либо уже вышли в море, либо вот-вот отчалят.

— И каков же наш план?

Командир галеры кивнул Бракосу, и тот раскатал по настилу палубы карту, чтобы прочертить направление. На карте, рисованной от руки, во всех подробностях были представлены острова Эгейского моря, Анатолия, европейское побережье Турции. Под самым обрезом наверху уместились даже Дарданеллы и Босфор, а внизу — Кандия. И палец Урдемаласа пополз снизу вверх по правой, восточной кромке.

— Дон Агустин Пиментель хочет напасть после того, как те пройдут Хиосский пролив, чтоб не подвергать опасности тамошних монахов и христианское население… По мнению флагманского штурмана Горгоса, наилучшее место — между Никалией и Самосом. Кроме как на север от Родоса, деться им некуда.

— «Грязные воды»… — заметил Бракос. — Мели, рифы…

— Да. Но Горгос хорошо знает те места. И утверждает, что если у турка — опытная команда и капитан ходил там, наверняка предпочтут двигаться меж цепочкой островов и материком, то есть обычным путем: есть защита от ветров да и вообще безопаснее.

— Резонно, — согласился штурман.

Диего Алатристе и капрал Конеса, низенький тучный мурсиец, смотрели на карту с большим интересом. Ни по рангу, ни по чину им, исполнявшим должность взводных, такие документы видеть не полагалось, да и на подобного рода советы их обычно не приглашали. Однако Алатристе, старый пес, отлично понимал, что к чему и зачем они все трое все же оказались здесь. Когда готовится большая охота, нужно, чтобы все назубок знали, что кому делать, — вот начальство и решило через их посредство довести все эти сведения до рядовых, чтобы их те получили из первых рук. Прибыть вовремя и взять турецкий корабль — дело непростое и потребует усилий от всех, так что солдаты и моряки будут усерднее и исполнительнее, зная, как все обстоит в действительности: напустишь туману — может не понравиться.

— Только вот не уверен, что поспеем, — сказал прапорщик Лабахос.

Он показал пустой стакан в надежде, что Урдемалас кликнет юнгу и велит налить еще, однако командир сделал вид, что не заметил.

— Ветер благоприятствует нам, да и потом, у нас есть весла. Турок тяжел и грузен, идет под парусами против ветра, а самое большее, чем может помочь галера, — взять его на буксир при полном штиле… Кроме того, свежеет, и пока усиление ветра нам на руку. Флагманский штурман считает, что мы сможем начать охоту на траверзе Патмоса или островов Хорна. Прочие капитаны и штурманы с ним согласны. Я верно говорю, Бракос?

Грек молча кивнул, подтверждая, и продолжал скручивать карту в рулон. Кемадо спросил, что думают обо всем этом мальтийцы, и Урдемалас пояснил:

— А этим отчаюгам все едино — два турецких корабля или полсотни, жену кипрского паши они везут или саму султаншу… Одно знают — унюхать, почуять, догнать и впиться клыками в загривок. Больше турок — больше добычи.

— Что на них за капитаны? — поинтересовался сержант.

— Про француза ничего не могу сказать. На борту — дворяне и солдаты из числа его соотечественников, есть итальянцы, испанцы и даже, кажется, один немец затесался. Народ, надо думать, неробкий. А вот командира «Крус де Родас» знаю лично.

— Фрай Фулько Мунтанер, — вставил комит.

— Тот, что был при Симбало и Сарагосе?

— Тот самый.

Кое-кто из присутствующих поднял брови, кое-кто

закивал. Алатристе и сам слышал от Алонсо де Контрераса об этом испанском рыцаре-иоанните. Когда близ Симбало шторм разметал мальтийские галеры, он с уцелевшими после кораблекрушения занял оборону на острове и как лев отбивался от полчищ бизертских мавров, высадившихся там. Удивляться, впрочем, нечему: даже самый наивный и с упованием глядящий в будущее мальтийский рыцарь не станет ждать от мусульман пощады. Не по этой ли причине в битве при Лепанто, когда отбили флагманскую орденскую галеру, взятую на абордаж галерами турецкими, в живых на ней оставалось всего трое израненных рыцарей, а палуба была завалена трупами врагов — насчитали более трехсот. Подобное же повторилось и в двадцать пятом году уже нашего века, при сицилийской Сарагосе — Сиракузах, по-местному — когда после кровопролитного боя четырех мальтийских галер с шестью берберийскими все тот же Мунтанер, старик лет под шестьдесят, оказался одним из восемнадцати уцелевших на флагманской галере. И если иоанниты, внушавшие ужас и ненависть врагам, по справедливости считались самыми свирепыми и умелыми корсарами, то наиотчаяннейшим был среди них брат Фулько Мунтанер. Во время этого похода Алатристе не раз видел его: лысый, с длинной седой бородой, весь в рубцах да шрамах, стоит на мостике «Крус де Родас» и громовым голосом отдает на своем майоркском наречии приказания.

Примета подтвердилась: днем пошел дождь, а к вечеру задуло так, что разыгрался шторм, хоть и не слишком сильный, и в итоге, несмотря на зажженные на корме фонари, пять галер потеряли друг друга из виду. Зато очень быстро одолели сорок миль, отделявших нас от острова Никалия, хоть и досталось в эту ночь всем: покуда матросы управлялись с парусами, остальные, включая и гребцов, сгрудились на палубе, положительно помирая от холода и кутаясь кто во что мог. Но попутный ветер гнал нас вперед, так что утро, выдавшееся ясным и погожим — дождевые тучи отодвинулись и нависли над высокими скалистыми берегами острова, — застало нас у мыса Папы: две галеры из нашего конвоя уже стояли там, а две другие благополучно подошли к полудню. Никалия — или Икария, как еще называют этот остров, в воды которого рухнул, не долетев до солнца, злосчастный сын Дедала — берега имеет скалистые, течение возле них сильное, гавани же нет никакой, но мы, пользуясь штилем и отличной видимостью, сумели все же высадиться и наполнить доверху все наши бочки и бочонки. Когда на галерах такая прорва народу, надобность в пресной воде постоянная и расход ее велик.

Дон Агустин Пиментель, дабы удостовериться в своем предположении, что из-за встречного северного ветра турки все еще недалеко отошли от Родоса, приказал четырем галерам перекрыть пролив между Никалией и Самосом, а пятой — отойти к югу и выведать, что да как, справедливо рассудив, что один испанский корабль привлечет к себе меньше внимания, нежели целая флотилия, подобно стае хищных птиц ищущая себе поживу. Кроме того, греки, населявшие эти острова, едва ли были лучше оттоманов: все как на подбор — люди невежественные, ибо школ там отродясь не было, и дикие, тяжко страдающие от гнета магометан, а потому в любую минуту готовые продать им кого угодно, чтобы снискать их благоволение. Выполнить это задание поручили «Мулатке», так что мы легли на курс и к концу второй вахты, то есть на рассвете, входили в глубокую и защищенную бухту Патмоса — лучшую из тех трех или четырех гаваней на острове, служащем подножием для хорошо укрепленной обители христианских монахов, которая, выражаясь военным языком, господствует над местностью. Там, в бухте, мы простояли все утро: на берег сошел один Урдемалас, взяв с собой Бракоса, — они не только собирали сведения, но и договаривались с братией о выкупе пленных иудеев, что сидели у нас на веслах, — под этим предлогом, кстати, мы и зашли на Патмос, — однако не знаю уж, какие резоны привели наш капитан и штурман, но освободить иудеев пообещали попозже, высадив их в Икарии. Таким вот образом мне и не довелось вступить в пределы легендарного острова, где Иоанн Богослов, сосланный сюда императором Домицианом, продиктовал своему ученику Прохору знаменитое Откровение — «Апокалипсис», последнюю из книг Нового Завета. Ну, упомянувши книги, скажу, что капитан Алатристе просидел весь день у борта, читая присланный ему в Неаполь доном Франсиско де Кеведо сборник «Сновидения», который, будучи напечатан in octavo, то есть небольшого размера, легко помещался в кармане. Улучив момент, когда капитан, отлучившись по какой-то надобности на корму, оставил томик на палубе, я взял и быстро пролистал его, обнаружив на заложенной странице такие вот слова: