Кортес
Шрифт:
– Насчет жертвоприношений мы ничего не знаем, - наконец ответил старший жрец, - а барабан действительно прислан. Он хранится у правителя Чолулы.
С тем их и выпустили из нашего расположения. Дон Эрнандо, выслушав доклад донны Марины, остался недоволен.
– Все это я уже слышал. Вопрос в другом - как и когда они собираются напасть? То ли пойдут на штурм храмового двора, то ли собираются атаковать, когда мы начнем выходить из города. Я слышал, у твоей старухи старший сын служит в ополчении, а муж - начальник квартала? Попробуй заманить её сюда вместе с сыном.
Я сопровождал донну Марину
Та сделала недоуменное лицо. Кортес объяснил.
– Они раскусили нашу тактику. Теперь нам ни в коем случае нельзя доводить дело до решительного сражения. Бить только дипломатическими приемами, давить на разум тлатоани, не давать ему ни минуты покоя. Урок, полученный им в Чолуле, должен научить его хорошим манерам. Урок жестокий, наглядный...
В тот же вечер была созвана войсковая сходка, на которой был одобрен план Кортеса. Все горели желанием отомстить за измену. "Если спустим на этот раз, - заявил кто-то из пушкарей, - потом нам несдобровать. Да и город чертовски богат!..
– добавил он.
– Сколько можно воевать без толку, слушать сказки".
С ним все согласились.
Как только завтрашняя диспозиция была расписана, дон Эрнандо отправил к тласкальцам гонца с предписанием немедленно, после получения условленного сигнала, идти в город на подмогу. Затем он, прихватив с собой донну Марину и меня как её сопровождающего, посетил ацтекских послов, пребывающих в нашем расположении. С этими разговаривал строго, без всяких там "ваших милостей" и "господ". Прежде всего сообщил, что какие-то злодеи, сославшись на приказ, исходивший от послов, замышляют коварство и измену. Он, конечно, не верит, что посланцы великого Мотекухсомы способны на такую низость, но опасность нападения велика, и посему он просит послов прекратить всякие сношения с горожанами и остаться в лагере, где они будут надежно защищены от всяких неожиданностей. Завтра они отправятся в Мехико, и им придется послужить проводниками на этом трудном пути.
Послы изумились, принялись уверять Кортеса в своем глубочайшем почтении и верности... Он их и слушать не стал - сразу ушел, а у порога поставил стражу.
Утром в несколько храмовых дворов, которые мы занимали, привалила великая толпа индейцев. Все ребята здоровые, мускулистые, у многих резанные шрамы на теле... Объявили, что собираются послужить нам носильщиками. Всего их оказалось более двух тысяч, с ними явились и местные вожди. Эти не могли скрыть радость и открыто насмехались над нами.
Туземцы пришли рано, в утренних сумерках, однако застали нас уже готовыми к работе. Караул у главных ворот отнимал оружие у всякого, входящего на территорию лагеря. Сам дон Эрнандо расположился в глубине самого обширного двора. Был он верхом, рядом конная охрана. Увидев, что два наших знакомых жреца тоже явились и встали у ворот, он приказал мне немедленно
Когда последние таманы вошли во двор, Кортес во главе конных офицеров подъехал к правителю города и сопровождавшей его свите и изложил всю измену. Напомнил о предательских приготовлениях, о позолоченном барабане, о кощунственной попытке поднять руку на посланцев самого Кецалькоатля, которые явились в Чолулу, святой для него город, с мирными намерениями и жаждой справедливости. Чем же встретили его жители, называющие себя верными приверженцами его заповедей? Пернатый змей учил их - не убий, не преступай клятвы, люби ближнего своего, они же изменили заповедям...
Он много чего говорил. Агиляр бойко переводил. Индейцы бледнели на глазах, потом принялись жарко оправдываться, что к нарушению данного слова и законов гостеприимства их принудили послы грозного Мотекухсомы, приказа которого они не смели ослушаться. Пусть вина падет на тех, кто задолго до этого дня таил в сердце коварный умысел...
Кортес не стал их слушать и заявил, что по испанским законам они подлежат смерти. Этим сейчас займутся его солдаты... Он махнул рукой, раздался выстрел из аркебузы, и бойня началась.
Мы рубили их около двух часов, намахались вдосталь. Кровь текла ручьями. Гора трупов высилась посередине двора. Тех, кто бросался на стены, доставали аркебузиры и стрелки из самострелов. Никто не спасся, разве только те, кто успел забиться под рассеченные останки своих собратьев. Потом мы принялись за тех, кто пытался штурмовать наши ворота со стороны города. Первым же залпом пушек вся толпа была сметена с прилегающей площади, и мы с обнаженными мечами в руках вышли в улицы. В этот момент дикий вой, донесшийся с западных кварталов Чолулы, подсказал, что на его улицы вступили тласкальцы.
Город запылал сразу в нескольких местах. Огонь взялся яростно, жар было таков, что доски перекрытий сгорали в считанные мгновения. Когда дом рушился, в небо взлетал столб огня. Куда не бросишь взгляд, повсюду вспыхивали такие столбы.
Я оказался в числе тех, кто под командой Ордаса загнал остатки чолульского ополчения и множество жителей на самую большую храмовую пирамиду. Высотой она будет повыше севильской башни с Хиральдой... До храма сооруженного на верхней площадке сто двадцать ступеней, каждая из них в треть человеческого роста. И узкая!.. Индейцы срывались со ступеней, попадали на наши копья, мы не успевали их стряхивать. Некоторые из туземцев принялись выворачивать камни из подножия. Потом уже нам рассказали, что в округе существовало поверье, что стоит вытащить камни из пирамиды и наступит конец света. Оттуда хлынут небесные воды и затопят белый свет. Таково будет наказание за дерзость. Тоже удивительная байка, я и в Испании таких наслушался, господи, прости. Вывернули они камни - оттуда ни капли влаги, только пыль поднялась столбом. Туземцы так и застыли с выпученными глазами, о всяком сопротивлении забыли. Мы тоже опустили копья, не пристало рубить очумевших. Потом индейцы начали сдаваться, правда, таких было не много, врать не буду. Большинство же бросилось в огонь, с женами, детьми...