Кошмар в берлинском поезде
Шрифт:
Поставив еду на стол, я выбрал кассету с незнакомым мне именем и опустил ее в магнитофон. Блеющий баритон запел по-французски, девица отвечала ему жалобным постельным голоском. Покончив с ужином и перемыв посуду, я какое-то время сидел без мыслей и рисовал в тетради образы, навеваемые музыкой с кассеты. Внезапно песня оборвалась на середине, пленка закончилась, потом последовал щелчок и воцарилась тишина. Только слышно было, как упруго барабанит дождь по смоляной крыше ателье внизу.
"Загадочна и порой необъяснима тяга людей интеллигентных к потустороннему нижайшего уровня, к исковерканным учениям Востока,
Почему-то я чувствовал будто зябну, а переодеться мне, говоря честно, было не во что, поэтому я накинул на плечи еще и куртку, почти успевшую просохнуть от уличной сырости.
На обратной стороне кассеты были записаны чувственные сцены со вздохами, вероятно из к/ф "Эмманюэль"; мне о нем говорила Галина, как они всей "шоблой-воблой" смотрели эту картину по видео, пили восемнадцатирублевый джин и проклинали советскую власть - проводя время по тогдашним понятиям элитарно.
– Культурные как будто граждане, - вспоминал я слова отца Валентина, до сих пор их глаза исполнены неподдельной скорби по жертвам гитлеризма и сталинского лихолетия, увлекаются лыжами, дельта-планеризмом и художественным фото, подчас неразборчивы в сострадании и даже готовы приютить отщепенца любых взглядов, но во всем их гуманизме присутствует нечто дьявольское!
Однажды отец Валентин явился ко мне с портфелем и достал оттуда импортную пластинку в цветной обложке.
– Известно ли тебе, кто сей господин, - спросил он у меня, указывая пальцем на совершенно лысый череп какого-то иностранца в галстуке-бабочке и с мешками под глазами.
Я ответил, что нет.
– Зачастую интеллигенты демонстрируют чудовищное невежество, так вот знай, что перед тобою, на конверте столь обожаемых ими "битлов", ни кто иной, как Алистер Кроули. Зверь 666 - собственной персоной. Как раз через гордыню и незнание, так называемые культурные люди и оказываются гораздо ближе к абсолютному злу, нежели суеверный пролетариат.
Потом отец Валентин достал из своего черного портфеля водку и устало произнес:
– У меня сегодня два часа исповедовался Азизян.
Мои воспоминания прервал телефонный звонок, я поднял трубку и снова сказал:
– Алло?
– Ну что, "але", ты не понимаешь, да? - все тот же голос звучал наглее и жестче, ни капли добра я в нем не расслышал.
– Да что вам надо? - переспросил я дерзко.
– А то, что мусор надо высыпать по-человечески! - почти плаксивым тоном вымолвили в ответ на другом конце и тут же повесили трубку.
Я выругался и одним глотком допил то, что оставалось, на ходу пожелав себе стойкости в борьбе. Сегодняшнюю ночь пересижу как-нибудь, а завтра же утром - прочь отсюда, решил я.
На всякий случай я заранее упаковал все свои вещи в сумку и даже бутылочку спрятал в боковой карман куртки. Дело в том, что я никакого ведра вообще не выносил, а если бы и выносил, то уж не просыпал бы. Или я уже перестаю запоминать собственные поступки, и почему вдруг какие-то пустяки безобразная маска, хамские звонки стали так угнетающе на меня действовать? Вероятно и попытка незнакомца проверить, хорошо ли заперта входная дверь, и шевелящаяся ручка
Немного развернув кресло таким образом, чтобы видеть прихожую, я устроился в нем поудобнее, положив рядом с собою сигареты и спички.
Где-то за полночь, несмотря на беспокоивший холод, меня начало клонить в сон, однако отключиться и заснуть как следует мешал своим свечением дверной глазок. Я было вознамерился заклеить его изолентой, но устыдившись своего малодушия махнул рукой.
Он назойливо светил сквозь пупырчатое стекло двери, отделяющей кухню от прихожей, точно око глубоководного хищника. Как-то раз, будучи еще ребенком, я сильно перепугался изображений глубоководных рыб, когда обнаружил их в одной книге.
Тем не менее, мало-по-малу глаза мои стали закрываться, и незаметно для себя я погрузился в забытье. Целый водоворот хаотических видений завертел меня точно тряпичную куклу в акробатическом рок-н-ролле. Я видел дерево, гротескно изогнувшее свои ветки. Черное дерево на подставке из двух треугольников. Кругом него толпились, выкрикивая непонятные слова, возбужденные женщины со следами омолодительных операций. Их шеи и груди украшали аляповатые амулеты диковинной формы. "Елочка, зажгись", - визжали они, и откуда-то являлся рыжий и плешивый уродец в зеленом бархатном костюме. Он подносил ко рту дорогой саксофон и, оболакивая мундштук печеночного вида губами, заставлял несчастный инструмент издавать неописуемой гнусности звуки, при этом он кривлялся и косолапо перетаптывался. Наконец он упал на ковер и дамы бросились на него, завершая ритуал действиями настолько мерзостными, что мне, пожалуй, стоит избавить от их описания наиболее брезгливую часть моих слушательниц.
Затем все звуки заглушил шум вытекающей в воронку воды.
Постепенно и он делался тише, а вскоре смолк совсем, и способность видеть была возвращена мои глазам, более того, я был не в силах их закрыть, словно мне обрезали веки: Я полулежал в ванной и меня мучил сверхъестественный холод. Я знал, что в моих жилах не осталось ни капли крови, кто-то выпустил из меня всю кровь, и теперь я страдаю от смертельного холода. Быть может я сам вскрыл себе вены, пожелав уйти из жизни путем Ганнибала и Петрония?
Опустив глаза, я осмотрел запястья своих рук, безвольно торчавшие из мокрых манжет рубашки, но не обнаружил на них следов от лезвия бритвы. А холод тем временем, адский холод, продолжал терзать мою плоть и выжигал мой мозг. С немым стоном я посмотрел вверх и увидел парящую надо мной пурпурном эфире маску - ее глазницы вспыхнули белым пламенем, губы раскрылись и голос гулкий, словно в лестничный пролет, произнес торжественно и скорбно:
Я - бог подземного огня.
Ты запылаешь у меня.
Я проснулся и поднял голову. Эхо заклинания еще смущало некоторое время мой слух, но я по-прежнему сидел в кресле, а за окном продолжала бушевать непогода. Несмотря на отсутствие каких-либо веских поводов для тревоги, если не считать звонки вредного старика, меня тем не менее охватила небывалая щемящая тоска и страх, да-да - страх, именно в это малопочтенное чувство выродилось мое возмущение уродствами окружающего мира, вся моя свирепость: Мне ужасно захотелось бежать из окаянного места, этой башни зла, где некая колдовская сила обрела власть над моими сновидениями и сводит меня с ума!