Косметика врага
Шрифт:
– Поражение в данном случае отнюдь не означает победу противника. Откровенно говоря, я не понимаю, что вы от этого выиграли.
– В конечном счете я все равно выиграю. Не торопитесь. У нас еще уйма времени. Ваш рейс могут откладывать до бесконечности. Без меня вы бы так и сидели с книгой и делали вид, что читаете. А благодаря мне узнали столько интересного.
– Да, о так называемом убийстве вашего маленького одноклассника, о кошачьем корме… Вы полагаете, что подобная чепуха может кого-то заинтересовать?
– Историю лучше всегда рассказывать с начала, верно? Так вот, в двенадцать с половиной лет, объевшись кошачьей мерзости, я утратил веру в
– И вы по-прежнему нажимали на кошачий корм?
– Не только. Я за обе щеки уплетал все, чем питались мои бабушка с дедушкой. И чем большее отвращение вызывала у меня еда, тем с большей жадностью я на нее набрасывался.
– В голландской кухне многое может вызывать отвращение.
– Да, это так, не спорю. Поэтому я ел очень много.
– Но вы не очень-то разжирели.
– Потому что меня снедают душевные муки. Я, как и в юности, страдаю от тяжкого сознания вины.
– Вины за что?
– Неужели вы полагаете, что людям, заболевающим комплексом вины, для этого требуется серьезный предлог? Мой внутренний враг проснулся, когда я объелся кошачьего корма, но это могло случиться и по другому поводу. Если уж тебе суждено заболеть комплексом вины, повод всегда найдется. От этого никуда не денешься. Такая уж у тебя судьба. Янсенизм [1] – это тоже голландское изобретение.
1
Янсенизм – неортодоксальное течение во французском и нидерландском католицизме, возникшее после публикации в 1640 г. труда голландского теолога К. Янсения об Августине. Эта книга была осуждена Папой. В Нидерландах янсенистская церковь, отделившаяся от католицизма, существует по сей день.
– Да, как и кокосовое масло, и прочие гадости.
– А я обожаю кокосовое масло.
– Еще бы!
– Но больше всего я люблю янсенизм и его бескомпромиссность. Только такая несправедливая доктрина и могла меня увлечь. Эта теория способна на искреннюю жестокость – совсем, как и любовь.
– Как это меня угораздило попасть в лапы такого приставучего янсениста, как вы!
– Кто знает? Может, это тоже судьба. Возможно, вы родились на свет божий только для того, чтобы рано или поздно встретить меня.
– Клянусь, что это не так.
– Откуда вам знать?
– В моей жизни случались и более важные события.
– Например?
– Я не хочу вам о них говорить.
– И зря. Сейчас я открою вам свой секрет, Жером Ангюст. Если вы хотите, чтобы я замолчал, говорите сами. Запомните этот принцип. Он может вас спасти.
– От чего?
– Скоро поймете. Расскажите мне о вашей жене, месье.
– Откуда вы знаете, что я женат? Я ведь не ношу кольца.
– Но вы косвенно подтвердили, что женаты. Так расскажите о вашей жене.
– Об этом не может быть и речи.
– Почему?
– Я не хочу говорить с вами о ней.
– Значит, вы ее не любите.
– Люблю!
– Нет. Любящий человек может без конца говорить о предмете своей любви.
– Что вы об этом знаете? Я уверен, что вы никого не любите.
– Люблю.
– Так говорите же без конца о
– Я люблю наипрекраснейшую из женщин.
– Что же вы тогда здесь делаете? Зачем вы торчите в этом аэропорту? Это же непростительно, вы должны быть рядом с ней. Почему вы надоедаете своей болтовней незнакомым людям вместо того, чтобы наслаждаться ее обществом?
– Она не любит меня.
– Так постарайтесь ее обольстить, вместо того чтобы докучать посторонним.
– Я уже пытался.
– Так попытайтесь еще раз.
– Бесполезно.
– Жалкий неумеха!
– Я знаю, что это уже бесполезно.
– И вы уверяете, что любите ее?
– Она умерла.
– А!
Гримаса исказила лицо Жерома. И он умолк.
– Я полюбил ее, когда она была еще жива. Я подчеркиваю это, потому что есть мужчины, способные любить только мертвых женщин. Это гораздо удобнее – любить женщину, которую никогда не видел живой. Но я любил ее, потому что она была живая, самая живая из всех живых. Она и сегодня для меня более живая, чем все вокруг.
Оба на минуту задумались.
– Не печальтесь, Жером Ангюст.
– Вы правы. Какое мне дело до вашей покойной жены?
– Я не говорил, что это была моя жена.
– Тем более не стоит лить слезы и воспринимать это трагически.
– По-вашему, эта утрата может послужить поводом для шуток?
– Напомню, что вы сами посоветовали мне не печалиться.
– Обратите внимание на нюанс: я прошу вас не печалиться.
– В таком случае я буду молчать.
– Тем хуже для вас. Тогда я буду говорить. Эту женщину я встретил двадцать лет назад. Мне было тогда около двадцати и ей столько же. Впервые в жизни я потерял голову из-за девушки. До той поры все мои мысли и чувства занимал только комплекс вины. Я сосредоточенно изучал собственный пуп, непрерывно страдал, обжирался всякой гадостью, а потом наблюдал за реакцией на нее своего организма и все больше отдалялся от внешнего мира. Дедушка с бабушкой отправились на тот свет и оставили мне кое-какой капиталец – его было недостаточно, чтобы жить на широкую ногу, но вполне хватало, чтобы скромно существовать долгие годы. Я все меньше общался с людьми. Дни уходили на чтение Паскаля и жратву.
– А куда делись три кошки?
– Умерли, не оставив потомства. После их смерти я несколько месяцев питался рыбными консервами, которые припасли для них бабушка и дедушка. А когда шкафы опустели и Голландия мне надоела, я решил посмотреть мир. И поселился в Париже, недалеко от станции метро «Пор-Руаяль».
– Французская кухня пришлась вам больше по вкусу, чем голландская?
– Нет, в Париже едят не лучше, чем в Голландии. Но я обрел для себя другие радости. И здесь я встретил самую прекрасную девушку на свете.
– Это уже банально. Попробую отгадать, где вы с ней встретились. В Люксембургском саду?
– Нет, на кладбище.
– Ну, ясно, на кладбище Пер-Лашез. Классическое место для романтических встреч.
– А вот и нет! На кладбище Монмартра. Знаменательно, что я встретил ее среди трупов.
– Я не бывал на этом кладбище.
– Это самое красивое кладбище в Париже. И там не так людно, как на кладбище Пер-Лашез. Там есть одна могила, на которую я не могу смотреть без слез. Не знаю, кто в ней захоронен. Но памятник представляет собой скульптурное изображение девушки, лежащей ничком и прижавшейся лицом к земле. Ее лица не видно. Перед нами только целомудренная полуобнаженная фигурка, хрупкая спина, маленькая ножка, изящный затылок. Тело ее покрыла патина – как непреложный знак смерти.