Косметика врага
Шрифт:
– Чтобы вы меня слушали.
– Для этого есть психоаналитики.
– Зачем мне психоаналитики, когда в каждом аэропорту полно бездельников, которые готовы меня слушать?
– Да вы кого угодно заставите себя слушать.
– Я искал эту девушку повсюду. Поначалу я надеялся, что снова встречу ее на кладбище Монмартра, и проводил там все дни, с утра до вечера. Но она не приходила.
– Было бы странно, если бы вашу жертву тянуло туда, где ее изнасиловали.
– Конечно, если у нее осталось неприятное воспоминание.
– Вы не шутите?
– Нет.
– Вы что, совсем
– Мне кажется, насилие должно льстить. Оно доказывает, что человек готов преступить закон из-за вас.
– Закон! Разве дело только в законе? Неужели эта несчастная думала о законе, когда вы ее… Вас следовало бы самого изнасиловать, чтобы вы поняли…
– Я был бы этому очень рад. Но, увы, меня почему-то никто не хочет насиловать.
– И неудивительно.
– Неужели я такой противный?
– Не в этом дело.
– А в чем?
– Неужели вы сами не понимаете, что берете людей приступом? Вы способны только на насилие. Стоило вам впервые захотеть девушку, и вы ее тут же насилуете. А когда вам хочется поговорить, как, например, со мной, вы насильно навязываете свое общество. Ведь это – то же насилие, может, и не такое страшное, но все равно насилие. Неужели вы никогда не стремились завязать отношения, основанные на взаимном согласии?
– Нет.
– А!
– Зачем мне чье-то согласие?
– Но оно принесет вам гораздо больше радостей.
– Скажите конкретно, какие радости вы имеете в виду.
– Если вы попытаетесь кому-то понравиться, то сами поймете.
– Уже слишком поздно. Мне сорок лет, и до сих пор мне не везло ни в любви, ни в дружбе. Я ни у кого не вызывал даже симпатии или обычного товарищеского чувства.
– Сделайте над собой усилие. Постарайтесь стать привлекательным.
– А почему я должен стараться? Я нравлюсь себе таким, каков я есть. И насилие мне понравилось, и нравится заставлять вас слушать мою болтовню. Чтобы стараться изменить себя, нужно быть недовольным своей участью, а я доволен.
– А что испытывают ваши жертвы, вам наплевать?
– Да, наплевать.
– Я так и думал: вы неспособны на сочувствие, на сопереживание. Это типично для людей, которых никто не любил в раннем детстве.
– Зачем же мне идти к психоаналитику, если вы мне все так хорошо объясняете?
– Да это азбучные истины.
– Я думаю, мои родители действительно меня не любили. Они умерли, когда мне было четыре года, и я их совсем не помню. Они оба покончили с собой, но мне кажется, что если любишь своего ребенка, нельзя так уходить из жизни. Они повесились рядом, в гостиной.
– Почему?
– Неизвестно. Они не оставили никакой записки. Мои дедушка с бабушкой так ничего и не поняли.
– Вас следовало бы пожалеть, но мне не хочется.
– И правильно. Не стоит меня жалеть.
– Насильники не внушают мне ничего, кроме отвращения.
– За всю жизнь я совершил лишь одно насилие. А вы уже делаете из меня законченного насильника?
– Вы думаете, требуется определенная квота жертв, чтобы заслужить титул насильника? Это все равно, что стать убийцей: для этого достаточно убить одного человека.
– Забавно, как все это
– И вы находите это забавным! Какой ужас!
– По крайней мере, я был исключительно верным насильником. Я больше никого не насиловал и ни разу не притронулся к другой женщине. Это был единственный сексуальный контакт за всю мою жизнь.
– Вашей жертве от этого не легче.
– Это все, что вы можете сказать?
– Меня не удивляет, что у такого сумасшедшего, как вы, нет сексуальной жизни.
– И мое воздержание не кажется вам романтичным?
– Трудно вообразить менее романтичного человека, чем вы.
– Я с вами не согласен. Но это не имеет значения. Вернемся к моей истории. Я сказал, что перестал ходить на кладбище Монмартра, так как понял, что вряд ли эта девушка придет сюда после всего, что было. Тогда я начал бродить по всему Парижу, чтобы отыскать ту, которую с каждым днем любил все больше и больше. Я методично прочесывал весь город, округ за округом, квартал за кварталом, улицу за улицей, одну станцию метро за другой. Так прошло несколько лет. Я по-прежнему тихо проживал свое наследство. Деньги я тратил только на квартирную плату и питание. Развлечения меня не интересовали; я или спал, или слонялся по Парижу.
– Полиция не проявляла к вам интереса?
– Нет. Я думаю, жертва не стала обращаться в полицию.
– Какая ошибка с ее стороны!
– И вот что парадоксально: все эти годы разыскивался не преступник, а жертва.
– А зачем вы ее искали?
– Я любил ее.
– Когда такие типы, как вы, говорят о любви, хочется блевать.
– Берегитесь! Если вы затронете любовную тему, я прочитаю вам целую лекцию о любви.
– Нет уж, увольте.
– Ладно, на этот раз прощаю. И вот десять лет назад, то есть десять лет спустя после насилия, я бродил по Двадцатому округу и на ходу жевал наивкуснейший хот-дог. И вдруг! Кого я вижу на бульваре Менильмонтан? Ее! Это была она! Я бы узнал ее среди миллиарда женщин. Сексуальное насилие, знаете ли, порождает особые интимные узы. За прошедшие десять лет она стала еще красивей и изящней, да, она стала настоящей красавицей. Когда я ее увидел, у меня чуть сердце не разорвалось, Я пошел за ней. И надо же, как мне не повезло! Я столько лет блуждал по пустыне и наконец-то отыскал женщину своей мечты, а сам в эту минуту уплетаю горячую сосиску, щедро приправленную горчицей! И вот я шел за ней и продолжал жевать.
– Надо было выбросить эту сосиску.
– Что вы! Как можно? Сразу видно, что вы никогда не пробовали хот-дога с бульвара Менильмонтан: такими хот-догами не бросаются. А потом, если бы я выкинул свой завтрак, у меня возникло бы чувство досады. И моя любовь к даме моего сердца уже не была бы столь чиста и безупречна.
– Избавьте меня от своих глубокомысленных сентенций.
– Кроме меня, никто не говорит откровенно о подобных вещах.
– Браво! И что было дальше?
– Видите, вам уже не терпится узнать продолжение! Я знал, что рано или поздно вы клюнете. Догадайтесь, что сделала моя любимая?