Космическая шкатулка Ирис
Шрифт:
На Вишенку он смотрел как на родную и несчастную сестру. Жалея, но не желая. Желания, если и ворочались, то устремлены были к Ароме. Хотя и злость к ней не выветрилась окончательно. В последние месяцы она как-то удивительно похорошела. Грудь стала как у девственницы, упругой налитой и приподнятой, все формы налились, а нежное и тонкое лицо, золотое напыление которого заметно выцвело, стало почти белым и отчего-то сияющим внутренним светом. Арома заметно стала одухотвореннее под воздействием своего сильного чувства к нему, и его к ней, понятно. Он спрашивал у Сирени, не
К Вешней Вербе возврата быть уже не могло. Пламя любви с Аромой до пепла сожгло даже саму память о любви с простенькой Вишенкой. Почему? Разве Арома была настолько уж и развита, умна и хороша телесно? Да нет. Но было с нею настолько необычно, ярко, настолько он чувствовал себя почти богом в её объятиях, на такой высоте всех наличных ощущений, в такой раскованности, что становился человекообразной птицей. Поднятой под своды небесного купола силой, заключённой в маленьком златолицем существе, так что не осталось у него ничего к заплаканной и утратившей свежесть пышке на его смятой постели.
Он вдруг переключился на совсем уж низкие бытовые подробности, подумав о том, что давно не менял у себя постельного белья. А к чему было? Никто тут не ночевал, кроме него. В последние ночи он как сторожевой пёс ходил дозором по саду и по всей прилегающей территории вокруг Храма, а спал в одежде днём. Он сразу поставил матери условие, что Вешнюю Вербу не тронет никто. Она дала слово и сдержала обещание.
– Ты зачем с ним сюда пришла? А если бы не я успел его перехватить? А если бы Барвинок тебя увидел? Не пожалел бы.
– Кизил потребовал, чтобы я его сопровождала. Как же я его ненавижу! Я как любила, так и люблю тебя, Капа! Лучше тебя нет никого. Ты помнишь, как нам было хорошо? Ты вот ту немую да золотую поселил на своём этаже, а меня не хотел. Почему?
– Так уж вышло. Не сюда же её было тащить. Ты же пропала. Я долго тебя разыскивал, а потом вдруг мать говорит, что ты замуж вышла за Кизила. Но как ты помнишь, прежнего нашего единения не получилось. Может, ты и смогла бы вести двойную жизнь, да я так не умею. Мне женщина нужна такой, чтобы кроме меня никто до неё не касался. Я, может, и простил бы тебе Кизила, ведь и сам я был не без вины, но ты же не захотела от него уйти. Почему?
– А куда мне было уходить? В заброшенную полуразваленную лачугу своих родителей? Я даже не понимала, как там жить совсем одной? Не хотелось мне уже идти на тяжёлую работу. Отвыкла я от нищеты очень быстро. И боялась того, что ты с лёгкостью обо мне забудешь. Так и вышло. Забыл…
– Не сразу. Долго ждал, когда ты решишься на разрыв с Кизилом. Сильно переживал я. Я же понимаю, что это матушка соблазнила тебя стать женой своего телохранителя. Обзаведёшься, мол, своим домом и собственным видным мужчиной. Понимал, что ты поддалась на соблазны, принесшие тебе то же самое, чего ты и боялась. Кромешное одиночество…
– Теперь мы оба одиноки. Хочешь, опять попробуем по-прежнему? – Вешняя Верба тянула к нему руки. Он вкрадчиво
Глава четвёртая. «Когда сложение двух кромешных одиночеств не приводит ни к чему».
– Почему ты так изменилась? – спросил он. – За столь короткое время ты расползлась настолько, что я бы и не узнал тебя тогда в столице, не назови ты себя.
– А я знаю? Что во мне сдвинулось? Как родила я ребёночка, так и начала ползти. Страдала настолько от разлуки с тобою, что думала, исчахну совсем, а вместо этого вон какая стала!
– Какого ребёночка? – изумился Капа, – разве он был?
– И был, и есть. Она девочка. Сирень отвезла её на воспитание в Храм Утренней Звезды. Но куда-то так далеко, чтобы ни я, ни ты её не нашли.
– Почему же она ничего мне не сказала? – он встал и начал ходить по маленькой спальне, то и дело натыкаясь на стены. – Она же сказала, что поможет тебе ребёнка безболезненно скинуть, а ты родила? Вот так матушка Сирень! Ты-то чего сразу ничего мне не сказала?
– Она не велела. Сначала сказала, что я рожу, она даст мне много денег, ребёнка воспитают магини, дадут ей будущее, которого у девочки не может быть, останься она со мною. Я поверила. А к тебе, сказала она, я вернусь, если захочу. Потом уж она сказала, что ты меня бросишь, как надоем я тебе. Что тогда? А так я выйду замуж за её телохранителя, она поможет построить нам дом. Я перед нею всегда была без воли и ума. Как взглянет она на меня, так я и делаю всё, что ей надо. Да к тому же, Капа, я была на тебя в те дни так сердита. За всё. За то, что ты не хотел ребёнка, за то, что желал ей смерти, когда она уже билась у меня внутри. За то, что ты сломал мне жизнь. Я хотела тебе отомстить. Я же не знала, что не смогу никого уже полюбить…
Она встала с постели, повисла на нём. Густые тёмные и волнистые волосы были по-прежнему прекрасны. На белом лице сияли её яркие и обманчиво-глубокие глаза. На самом деле она была глупой, и всё, что с нею произошло, для неё было закономерно. С лёгкостью подчинилась когда-то его внезапной похоти, с тою же лёгкостью пренебрегла в дальнейшем своей репутацией, сама приходила и навязывала ему себя. Потом, конечно, он привык к ней, зажёгся ответным и более значимым чувством. А потом с тою же лёгкостью пошла на поводу у Сирени, у жадного неумного мужа.
– Любимый! Желанный! Истосковалась по тебе! Хоть последний раз давай с тобой побудем вместе…
– Истосковалась? А как подставить меня под гибель удумала со своим Кизилом, так не желала тогда моей любви? Да и не смогу я прикоснуться к тебе после этого мерзкого Кизила!
– Как же мог прикасаться к шлюхе златолицей? Они же не ведают ни стыда, ни законных мужей?
– Я не знал тех, кто с нею был. Я их не видел. Она говорила, что никого до меня не любила. Мне этого было достаточно. Она, и правда, любила меня сильно.