Космическая шкатулка Ирис
Шрифт:
– Не болтай ерунды! – прикрикнула Вика. – Ты юная и цветущая.
– Не берусь судить, выгляжу ли я юной, но цветущей вряд ли. Душа моя не звенит по утрам птичьей трелью, а жалобно шелестит усохшими листочками.
А из вещей Радослава не осталось ничего. Кроме кристалла, присвоенного Куком. Ландыш часто порывалась напомнить Куку, что имеет право на вещь своего мужа, но всякий раз нечто останавливало её, и она так и не спросила. Да и не сразу она узнала кольцо Радослава. Кристалл выглядел каким-то серым и невзрачным как простой булыжник, что озадачивало, и ей всё казалось, что Кук чем-то запортил камень в кольце, отчего ей и не сильно хотелось его отобрать. Совсем другое кольцо, не похожее на то, какое она помнила. Тот камень сиял разными цветами, искрил молниями, улавливал в себя и радужный
Тем не менее, Ландыш отлично понимала, что кольцо то же самое. И металл… точно такой же, как у кольца, увиденного на руке Руднэя, только включения в чёрном металле имели вид золотых, а не цвета платины как у инопланетянина.
Они договорились с Владимиром отправиться в «Ночную Лиану» уже следующим днём, когда у Рамины свободный от работы день. Ландыш хотела захватить с собою Рамину. Владимир отговаривал. К чему? Долг платежом красен, сказала Ландыш. Так и проще ей было бы. Поскольку Владимиру лучше усесться где-либо в сторонке и оттуда наблюдать за тем, что будет происходить. По счастью, в подземном городе сохранился маскарад Валерия. Местные одеяния отличались просторным кроем, и Владимир, обладая более крупной кубатурой, спокойно в них влезал. Местная одежда самого Владимира выглядела откровенно бродяжьей. Его и в приличное заведение не пустили бы.
А Валерку Рамина баловала и наряжала, что тому было как бы и всё равно. Но не самой Рамине. Она только так говорила, что у «милого Ва-Лери» бедная одежда. Может, она и казалась бедной в сравнении с той, в какой щеголял некогда собственный отец Рамины и прочие аристократы, а в сравнении с большинством мужчин теперешних Валерка на Паралее выглядел франтом.
Они уговорились, что Владимир, проводив её до того самого места, где жила Рамина, сам туда не пойдёт, а сразу отправится в столицу на попутном транспорте. Купит билет в «Ночную Лиану», а входной билет стоил дорого, да и еда не дешёвая. Без заказа же для себя всякой съедобной всячины в самом заведении находиться не полагалось. Кук деньги выделил из общей кассы, без чего было бы и невозможно им тут обитать. Ландыш однажды задумалась о том, настоящие или поддельные эти деньги? И Валерий ей объяснил, что самые подлинные, не фальшивые. Где добыты? Он ответил, что в подземном городе всё есть, пусть от него и осталась лишь часть, и он уже не так колоссален, как был. Но это город, самый настоящий, а не бункер какой. Земляне жили тут не одно поколение.
То, что туфли выглядели экзотически для Паралеи, её и не волновало. Главное, не имели каблучков, а плоскую подошву. На Паралее женщины не носили каблуков, и даже не знали, что это такое и зачем оно? На удивление Владимир с ювелирной, можно сказать, точностью подогнал под себя костюм Валерия, и даже в отличие от всегда небрежного брата выглядел как человек, только что вышедший из модного салона. Подойдя к заданию ответственно, он всё постирал, высушил, выгладил, зашил, где надо.
– Моя Марина была требовательна к моему внешнему виду, – похвастался он, – всегда следила за тем, чтобы я выглядел безупречно и на учёбе, и в быту, и где ещё. Это без неё я разболтался. Забыл, как быть светским человеком. – Он не без удовольствия осмотрел себя в зеркале, тая от похвал Ландыш. – А что! Мне нравится одежда троллей, – сказал он, – они явно развиты эстетически. Я даже похорошел.
– Радослав тоже мне рассказывал, что любил одежду трольцев.
– Разве? – удивился Владимир, не сразу сообразив, о чём речь.
– Он жил тут почти два десятка лет. Когда был Вендом.
– Да ну! – удивился Владимир. – Так долго? Ну да. Он и женился тут, и прочее такое. А вот я ни за что не смог бы полюбить местную женщину. Чудненькие они все какие-то, маленькие, и болтают как птицы-трещотки, часто-часто. Перемещаются мелкими шажками, а на мужчину ни одна не поглядит. Ей что мужчина рядом, что дерево какое. И как интересно они знакомятся друг с другом для совместной жизни?
– У них есть для этого особые места и дни. Сады Свиданий, совместные праздники, народные гулянья и дома яств. По вечерам и ночам они там и едят сообща. Вот туда мы с тобою и двинем. Вот там ты и проверишь себя на выдержку
– Да будет тебе! Где тут красотки? Ни к чему мне такое баловство. Я не Валерка.
Половину ночи Ландыш колдовала над своим головным убором. Платье Рамины пришлось безжалостно раскурочить. Из него она создала кружевной шарф. Рамина, если увидит, будет расстроена. Рамина рассталась с платьем без заметной радости, она явно его жалела. Оно извлеклось, как и прочие, из старых и огромных запасов её матери – аристократки. Рамина лишь немного колдовала над наследием прошлой жизни, лишь чуть упрощала феерические платья, иногда укорачивала их, иногда что-то надшивала. Мать у Рамины отличалась изяществом, девичьей тонкостью сложения до самой своей кончины. А умерла она совсем молодой и внезапно, от сердечного приступа. То, что Рамина согласится повторно пойти в «Ночную Лиану», не вызывало и сомнения.
Наконец она достала своё кольцо. И золотисто-розоватый отсвет от кристалла вдруг упал на её лицо. Она посмотрела на себя в зеркало, столько раз ловившее в себя облик неведомого «узника башни», и если верить мистикам, где-то в своих глубинных молекулярных переплетениях могло таить память о тех лицах. Ведь тут жило много разных людей. Правда, женщин до неё никогда не было, как она думала. Зеркальная гладь после обработки от пыли выглядела идеально. Она мерцала утренней радостью, даря ту же самую красоту, какой Ландыш наполняла её миражную и всегда таинственную глубину. Ландыш где-то вычитала, что зеркала не любят грязи, и смотреться надо только в безупречно чистое зеркало. А если у зеркала появляется дефект или тусклость, в него смотреться уже нельзя.
И тут собственное лицо показалось Ландыш незнакомым. Оно выглядело удивительно одухотворённым, оно как-то умудрилось, не смотря на горькое взросление, вернуть себе ту самую лучисто-юную ясность, не обременённую оттиском пережитой трагедии, вид нетронутости настоящим горем. Такой она была в звездолёте в тот день, когда её и увидел Радослав, он же Рудольф Венд.
– Да неужели, это я? – прошептала она, обдумывая, что означает такая перемена? А что такой эффект не сам по себе возник, от, скажем, особого ракурса самого зеркала или от утреннего света, Ландыш осознала сразу же. Как будто это был свет, пролившийся из будущего, из-за хрустальных стен той самой фантастической башни уже настоящей царицы, а не игрушечной, которую выдумывала маленький кирпичонок Виталина.
Если бы зеркало ей ответило: «Ты! Ты на свете всех милее…», – Ландыш не удивилась бы уже ничему. После возникновения Руднэя, удивление, казалось, покинуло её как разновидность эмоции, жизненный его запас сгорел в ней начисто в тот самый вечер. Нерастраченным остался другой запас. Он был, как оказалось, лишь тронут поверху. Запас любви. У Радослава просто не оказалось времени, чтобы его использовать даже наполовину…
И вот он возник, худощавый юноша, застенчивый и прекрасный, похожий на Радослава и в то же время бывший её мечтой о том, каким Радославом она хотела обладать. Радославом без прошлого, Радославом молодым и ничем тяжким не перегруженным. Пластичным, чтобы они стали единой формой навсегда. Уже не различая, где душа перетекает в другую. Где одна душа не ставит непроходимых границ другой и более неопытной душе, через которые не пропустит уже никакой пропуск. И чтобы не было на родной избранной душе грифа «Секретно. Без ограничения срока давности». Длинное описание вовсе не означало, что сами мысли были длинные. Собственно, это были и не мысли, а текучие внутренние облачка неуловимых образов, их скользящих теней в её глазах, предощущений и устремлений, напрягших её воздушную фигурку, готовую сорваться и улететь как пушинка одуванчика. Чтобы где-то и прорасти во вновь обретённой почве.
Когда она уже переживала подобное? Юная женщина в странном тюрбане изучает себя в зеркале, а собственное отражение как некто посторонний даёт ей тайные знаки, что за порогом уединённой кельи ждёт другая жизнь. Нет. Она точно такого не помнит. И Ландыш в замедленном движении стащила импровизированный тюрбан со своих волос, в леденящем ужасе ожидая, что волосы седые. Но ничего подобного она не увидела. Её волосы были наполнены пигментом жизни и молодости. Откуда же тогда кошмар, из какого забытого сновидения?