Космическая шкатулка Ирис

Кольцова Лариса

Рамина что-то ела, сидя с Финэлей за столиком, выставленным на открытой нижней галерее. Рядом у стены стояла скульптура её матери. Но самое смешное было в том, что и на Рамине, и на статуе были одинаковые просторные домашние туники, изукрашенные геометрическими фигурами.

– Финэля не выдержала и одела мою милую мамочку, – весело заявила Рамина навстречу Ландыш. – Хватит выставлять бедняжку на посмертный стыд, вот что говорит моя няня. Она больше не велит оставлять её одну на берегу пруда. Она решила поселить её тут навсегда. А ещё Финэля говорит, что Айра сама попросила её об этом! Во сне. – Рамина продолжала веселиться, в то время как Финэля выглядела сердитой. Она поджала свои губы – старческие ниточки и с неудовольствием смотрела на вторгнувшуюся Ландыш.

– В чём это ты!? – воскликнула Рамина, рассмотрев, наконец, наряд

Ландыш. – Откуда на тебе такой шик? Я тоже хочу такое же платье! Зелёное! Или ты собралась с Руднэем в Храм Надмирного Света?

– Это не платье невесты. Это платье вдовы, – вставила Финэля, жуя какой-то крендель. Крошки сыпались из её рта на подол тёмного платья в мелкий цветочек. Такого же цвета повязка венчала её голову, и Финэля со своей потемневшей сухой кожей, жилистыми суховатыми ручонками вечной труженицы была похожа на ожившую картинку из земной архаики. Ей только и не хватало, что разбитого корыта. Финэля с тщательностью подбирала крошки со своего подола и отправляла их в рот.

– Всё-то ты знаешь! Чего же ей теперь до старости сидеть вдовой? Она же молодая совсем! – закричала Рамина. Она очень часто кричала, когда общалась с няней, будто та была глуховатой. Но у Финэли был отличный слух. И зрение отличное, и проницательность на грани мистики. Ландыш всегда несколько страшилась взора Финэли. Старалась не общаться с нею, ощущая нелюбовь к себе со стороны старухи. Но надо сказать, что Финэля никого не любила, кроме Рамины.

– А что, в Надмирных селениях все в таких платьях ходят? – спросила Финэля у Ландыш.

Ландыш растерялась. – Я там никогда не была, – ответила она.

– Как же нет, если ты прямиком оттуда и свалилась сюда, – сказала Финэля. – Вместе со своим псевдо братцем. Ведь он тебе никакой не брат. Зря ты сюда и прибыла! Теперь тебе обратно хода уже нет. Так тут и останешься. И как бы ты не обольщалась, другой уже не заменит тебе того, ради кого ты и приобрела себе расчудесное это платье. Кого любила в своих Надмирных селениях. Такова, детка, магия первой любви. Она неповторима!

– Лана не призрак с того света! Тебе кто такое сказал? Ожившая статуя Айры? – Рамина постучала кулачком по боку каменной скульптуры. Та ответила глухим отзвуком. – Айра! Не своди её с ума по ночам! А то я утоплю тебя в пруду как Ифису. Какие тебе Надмирные селения? – набросилась она уже на Финэлю. – Ва-Лери её брат! Брат! – закричала Рамина. – А где он, Лана?

– Он занят. Он много работает. Он…

– Никогда к тебе не придёт, – добавила Финэля. Рамина замахала на старуху руками.

– Не маши! Я тебе задницу вытирала, я тебя на ножки ставила, есть учила самостоятельно, а ты смеешь тут! – Сурово и с большим достоинством ответила Финэля. – Вон, мать-то всё видит. Солгать не позволит, – и она указала на разодетую каменную статую у стола.

– Можно так жить? Как живу я! – завопила Рамина, – в бедности, в одиночестве, в тяжких трудах, да ещё рядом с сумасшедшей няней? Лучше бы маму, как и Ифису, кто-нибудь разбил. Как она мне надоела!

– Кто надоел? – спросила Ландыш.

– Они обе.

– На мать такое говорить! – закричала Финэля зловещим голосом как из бочки. – На родную няню ложь возводить! – Она встала, подошла к Рамине и стала хлестать её по плечам кухонной салфеткой, взятой со стола.

Ландыш была смущена, попав в эпицентр домашней разборки. Выхватив салфетку из рук Финэли, Рамина спокойно пригласила Ландыш к столу. – Садись и угощайся. Моя старушка сейчас успокоится и принесёт тебе горячий напиток. Не обижайся на неё. Она злится на Ва-Лери, а поскольку его нет…

– Пусть только придёт. Я и его отхлещу, – после этого Финэля ушла.

– Она за меня переживает. Ты не обижайся. Она же добрая.

Ландыш взобралась наверх по лестнице, ведущей в мансарду Рамины. Рамина позволяла ей гулять по своему дому. Сама хозяйка пошла в маленькую гардеробную комнату, где хотела выбрать себе платье для вечеринки. Световые разноцветные блики играли на перламутровых ракушках в стенах спальни Рамины. Раковины слагали из себя цветы, в которых сидели бабочки, радужные мушки, и переливались хрустальные капли то ли росы, то ли дождевых капель. Украшательства были не внешними, а глубинными, поверху их покрывал загадочный гладкий слой, по виду прозрачный лак. Так что весь интерьер напоминал внутренность шкатулки великана, и Ландыш сидела внутри неё как одна единственная жемчужина в белой помятой ячейке – постели Рамины.

Двери в верхнюю галерею был открыты, и там над декоративными и живыми комнатными цветами в кораллово-розоватых и белых горшках порхали яркие, как драгоценные камушки, но уже живые бабочки. В таком уюте, в таком аромате и тишине мечтала бы жить и Ландыш. Будь у неё такое великолепие в её «башне узника», она была бы готова остаться там до конца своих дней. Но в «башне узника» валяется техническая дребедень и прочий хлам, да стоит узкая постель, да пустые полки, да минимально- необходимая уже техническая начинка помещения для жизни самой Ландыш. А живи она так, как Рамина, в таком затейливом доме с витражными окнами в густой и бескрайний парк, что ей тогда и Земля, где она никогда не жила? Что ей родная планета, где было настолько одиноко и, несмотря на красоты, всюду сонно, всюду однообразно, всюду одно и то же из дня в день. Хорошо жилось только на Ирис, но где она, чудесная Ирис? Есть ли, нет ли её вообще? Только Ирис и была той самой волшебной местностью, сотворённой космической феей, – вершиной её счастья, её личного женского расцвета, столь короткого. Успеха у мужчин, когда все они обмирали от её сияния, столь быстро ушедшего. И опять её настигла волна вселенского сиротства, застонала, задвинутая в метафорический пыльный угол, её женская недоля…

«Ты прав, Радослав. Ты всегда и всё понимал во мне. Я недоразвитая, я примитивная, я всегда любила комфорт и внешний блеск. Ничего этого у меня не было ни в детстве, ни в юности. Скудость, скука, однообразие, ожидание кого-то, кто свалится вдруг сверху. Красоты, ровный климат, отсутствие стихийных бедствий, ко всему привыкаешь и перестаёшь их воспринимать за благо. А в целом ресурсы планеты ограничены, райская ферма по производству детей. За это ты и жалел меня, за сирость и убогость мою. Прижал как собственную дочь, а я же не была твоей дочерью. Вот оно и произошло…».

И в «Ночной Лиане» душа, не желающая принимать такой вот окончательный приговор, затрепыхалась, рванулась к вошедшему непонятному незнакомцу с лицом родным и узнаваемым, «Узнай меня! Это же я! Прижми к своему сердцу…».

Ландыш легла поперёк перевёрнутой вверх тормашками постели Рамины, что могло быть признаком бессонных переживаний или беспокойных снов легкомысленной милашки. И она уловила, – таков уж был настрой, – что тут в прохладных углах, в опустошённых нишах, где прежде также стояли фигурки танцовщиц, незримо, неслышно вибрирует некая остаточная субстанция прошлого времени, принадлежавшего вовсе не Рамине, не Валерию. А кому-то, кого нет не только в чудесном павильоне, но и вообще нигде в наличной реальности. Чужое вкусное и ароматное счастье, чей взлёт и отразил архитектурный, помпезный, каменный шедевр-торт, поскольку павильон Рамины напоминал именно затейливый многослойный торт со всевозможными цветами и узорами, но очень уж большой, понятно. Одновременно тут витали по сию пору и чьи-то горчайшие терзания, обжигающая жажда обладания, некие утраты, вводящие в окоченение, – обо всём этом возникали зыбкие и наслаивающиеся друг на друга видения странной, чужой, а всё равно понятной человеческой жизни. Чувствуя холод в конечностях, Ландыш закрыла ступни пуховым пледом Рамины. Финэля, как ушла в свою комнатку, так и не принесла гостье угощения. Беспечная Рамина не придавала словам няни ни малейшего значения, а Ландыш была удручена проницательностью старой ведьмы. Но не только бубнёж Финэли был причиной внутреннего напряжения, болезненно волновала предстоящая встреча со стариком. Ландыш ухватила собственную мысль за условный хвост, – отбрасывая попытку ввести в заблуждение саму же себя. Что ей тот старик? Дело вовсе не в старике, пусть он и является инопланетным колдуном. Дело же…

Нервозность проявляла себя в том, что она мёрзла в окружающем благодатном тепле. Да. Не в старике одном дело. Что старик? Тому нужен Кук. Придёт или не придёт Руднэй? Инара ушла от ответа. Инара сказала: «Зачем тебе Руднэй? Придёт отец. Он получит то, что он ожидает, а твой отец получит то, что надо ему». Инара сочла, что у Ландыш в горах есть отец. Что Кук её отец. Наверное, Сирт рассказал ей о лысом большом мужчине, что охранял тогда купающуюся Ландыш в озере. Руднэй не рассказал бы. Руднэй, как ощутила Ландыш, был закрытым человеком. От Инары уж точно. Она не была родной сестрой, а только дочерью какого-то брата по линии матери Руднэя. Не хотелось отчего-то Ландыш, чтобы странная эта особа была ему близким по душе человеком. Они были очень разные.