Космическая шкатулка Ирис
Шрифт:
Ночное небо, поглощая в себя праздничное ночное освещение улиц, казалось бархатно-фиолетовым. Весёлые, чуточку или сильно ошалелые люди бродили по уличным забегаловкам, плясали на площадях и широких улицах, скрывались во мраке узких улочек, и все без исключения парки шелестели и повизгивали возбуждёнными голосами. Разгоряченные купальщики и купальщицы визжали и гоготали в сиренево-мерцающей реке, протекающей в черте города. Запахи еды и парфюмерии, человеческого пота, истолчённого ногами травяного покрова и гари от костров, зажжённых кем-то на противоположном берегу, где тянулась лесопарковая зона, – всё это оглушило Ландыш, ввело в состояние близкое к панике, хотелось бежать от оргиастических
Она держалась за руку Руднэя, прижималась к нему, боясь, что её унесёт живой поток туда, откуда она никогда не найдёт выхода. Что интересно, на Паралее не было никакой музыки. Не было и всё. Ни музыкальных инструментов, ни песенной культуры как таковой, ни нотной грамоты понятно. Это был существенный изъян их природы или следствие такого вот развития цивилизации? Она не знала. А театр и кино были! И живопись, и архитектура – застывшая музыка, и прикладное и прочее великолепное всевозможное искусство существовало. Поэзия была, и нечто, что можно было приравнять к хоровому пению, возникающему скорее спонтанно, если они собирались где-нибудь большими группами для гуляний. Любительница тишины, уединения, она воспринимала накладывающиеся друг на друга звуковые и прочие вибрации, наполняющие окружающее пространство, как хаос, вызывающий в ней рассредоточение и непонятное опьянение диковатым чужим весельем.
– Уйдём! – просила она, – мне не нравится тут.
– Пережитки диких времён, – вздыхал он, – стремление к былому единению коллективного духа и неумение это сделать. Мне тоже тут не нравится. Мы с тобою только попробуем очень вкусную рыбу в одном месте. Её готовят в особом сладком и остром соусе. А то я голоден с самого утра.
Ландыш тоже хотела есть. И пить. Они вышли к берегу. На утрамбованной заранее площадке, посыпанной мелкими, хрустящими под ногами камушками, стояли столики под нежно-лиловыми тентами, увешанными светильниками. Сам прибрежный дом яств внутри был пуст, вся мебель была вынесена за пределы помещения. Да никто и не хотел влезать внутрь зданий. Там работала только кухня. Служители выносили оттуда еду для желающих. Кто-то, подумала Ландыш, работает даже в дни всенародных празднеств. Тут было и тише и прохладнее. Чуть в стороне она увидела ажурный мост, красиво выгнутый над рекой, по которому можно уйти в лесопарковую зону.
– Погуляем потом по мосту? – спросила она, расправляя своё праздничное платье с нежными цветами по лазурному полю. На Руднэе была также светло-бирюзовая рубашка с белым воротником и белыми пуговицами, от чего он выглядел по мальчишески. Милым благопристойным мальчиком.
– Не только погуляем, а и пойдём в парк…
– Нет. Там толчея не пойми кого, а в то же время темень непроглядная. Я не хочу.
– А я хочу…
– Бродить по темени с высокой вероятностью наткнуться на чужие собачьи свадьбы?
– Зачем ты так? Там люди отдыхают и, возможно, уединяется кто и для любви. Разве ты того не хочешь?
– От чего мне отдыхать? Я и не устала. Когда бы я и успела? Я стала настоящей бездельницей-принцессой. Как моя Виталинка о том мечтала… «И я! И я буду принцессой»! – Ландыш прижала ладони к лицу, стараясь не заплакать.
– А любить тебе не хочется?
– На природе? Нисколько. Мне это напоминает мою Родину. Там я насмотрелась такого! На пляже, в морской воде, в садах, в цветах и траве… А я была тогда нисколько не взрослой. Наши девушки и женщины буквально головы теряли от появления мужчин на планете. А те почти всегда только транзитом, почти всегда на короткое время, и всегда, уже без почти, их было мало. Ужасная планета! Но не буду я об этом. Я терпеть с тех пор не могу секс на открытом воздухе. И если ты подумал что-то
– Я не для секса на природе тебя приглашаю в парк. Я о любви и говорю.
– Любовь требует уединения и комфорта в закрытом пространстве. Я так считаю.
– Уединения, конечно, но комфорт – понятие какое-то ускользающее, из жизни прежних аристократов, скорее. Те тоже только о комфорте и пеклись.
Неожиданно к ним подсел Сирт. Откуда он столь стремительно проявился, они не заметили. Как и всегда в зелёной рубашке. Улыбка казалась нарисованной, поскольку глаза его были отчего-то настороженные, да и в целом заметно напряжён. Ни тени веселья он не излучал.
– Не хочешь веселиться, так и не изображай из себя грустного клоуна, – сказала ему Ландыш.
– Клоун? Кто такой клоун?
– Тот, кто веселит других за плату.
– А я с вас беру плату? И чего мне вас веселить? Разве вам и без меня не весело? Ну, хорошо. Я буду мрачен как подземный демон. – Сирт опустил углы крупных губ. Их рельефное очертание, когда он не щерился, было даже красивым. Мужественным.
– Тебе идет быть серьёзным, – сказала Ландыш. – Может, тебе стоит поработать над своим образом, чтобы Инара, наконец, научилась ценить в тебе то, чем наделила тебя природа.
– А чем она меня наделила?
– Мужественностью и характерной заметностью. Отличной фигурой, ростом. Ты как никто вокруг. Я так считаю.
– Отчего же ты меня не выбрала?
– Так ты первый меня не выбрал, – засмеялась Ландыш. – А мог бы успеть до прихода Руднэя. В тот первый наш вечер знакомства.
Руднэй поспешно обнял Ландыш, будто Сирт мог передумать и увлечь её к себе. Сирт внимательно их изучал, будто впервые и увидел. – Ваш сладкий период после ритуала в Храме Надмирного Света заметно затянулся. Обычно-то быстро люди остывают, скучнеют как-то. А вы сидите как две птахи на веточке, излучая блеск всеми своими пёрышками. Я всё жду, жду, когда вы друг другу надоедите. Видимо, не дождусь.
– Зачем же тебе ждать нашего взаимного остывания или, что ужасно само по себе, остывания кого-то из нас одного? – не поняла его Ландыш.
– Я так сказал. Расхожая же истина, что вечная любовь всегда преобразуется в вечную скуку, если не произойдёт преждевременной разлуки.
– Ты болтаешь какую-то невнятную чепуху, Сирт, – оборвал его Руднэй. – Если тебе не весело, то найди себе весёлую подружку, хотя бы на эту ночь. Разве есть проблема? Я её не вижу.
– Её и нет, если у человека в голове есть видимый наполнитель, но нет невидимого ума. Девушек вокруг видимо-невидимо, но единственной среди них нет.
– Единственная, она же Инара? – не отставала от него Ландыш. Раз он первым влез в их уединение, то пусть и получает. Ясно же, что они с Руднэем пришли сюда не ради болтовни от скуки со скучающим Сиртом, а чтобы побыть вдвоём среди толпы. Чего никогда прежде не было. Те люди, кто образовывали пары, уже не нуждались в групповом коловращении. И вокруг за столиками, Ландыш видела, не было разудалых компаний, а только воркующие парочки. Значит, так и было задумано. Те, кому нужны компании искали другие места. Шумные и беспокойные. Руднэй не без умысла привёл её сюда. Он увидел её нежелание вращаться в коллективной праздничной центрифуге. У неё не было необходимости в обогащении впечатлениями. Она и так была ими переполнена. Сирт возник третьим лишним, но он не уходил. Он стал расправляться с заказанной для Ландыш рыбой. Вероятно, не от голода, а чтобы заполнить свой рот хоть чем. Раз уж в его речах никто не нуждался, он нашёл применение своему языку. Руднэй отдал Ландыш свою порцию. Рыбы было много, и они стали есть вдвоём из одной тарелки, сев рядом близко – близко друг к другу. Прикасаясь друг к другу губами, измазанными сладким и острым соусом, они и в процессе еды продолжали целоваться.