Космическая тетушка
Шрифт:
– Господин Рабода, – Таган повернулся к учителю от компьютера и пристально посмотрел на него, – это важно, потому что облегчит нам поиски.
– Этот гад мог вообще сунуть программу, когда никого из нас в комнате не было… Проверяй все, слышишь меня? Все! Никаких поблажек! Никаких любимчиков!
Рабода весь дрожал. Голос его звучал твердо, и глаза по-прежнему прятались в густой тени век, но длинные ленты на одежде встряхивались и шевелились. Оале сказала:
– Я уложу вас на тахту, господин Рабода. И подам горячего питья. Какого вы хотели бы? С красными ягодами, верно?
Рабода
– Но ведь это не Рикина? И не Лазава? И не…
– Нет, – сказал наконец Иза Таган. – И не я. И не Оале Найу. Программу-индикатор подсунул некто, связанный с изготовлением и торговлей искусственным интеллектом…
– Ты уверен? – подал голос Риха Рабода.
– Нет, – сказал Таган.
– А я уверен! – закричал Рабода. Теперь глаза его распахнулись, и страх, вырвавшийся из них, заполнил комнату. – Это он, гадина! Лез в друзья… Надо было его сразу выгнать. А теперь Гийан не вернулся. Думайте.
– О чем? – решилась спросить Оале.
– Думайте, как быть.
– Назовите имя, – сказал Таган. – Тогда я буду думать.
– Оденпа, – сказал учитель. Он лег на спину, вытянул руки вдоль тела и закрыл глаза. – Его имя – Оденпа. А сейчас я намерен спать. Убирайтесь вон. Немедленно! Придете сюда вечером – оба. Из своих домов ничего с собой не берите, чтобы осталась иллюзия вашего скорого возвращения. На самом деле вы не вернетесь туда больше никогда. Поняли? Скажите – вы поняли?
– А моя мать? – спросил Таган.
– Я переправлю ее в безопасное место. Найду себе любовницу, сниму для нее квартиру. Твою мать устрою там экономкой. Об этом не волнуйся.
Оале тихонько подхватила Тагана под локоть, и они покинули роскошный дом Рабоды. «Жаль красоты», – подумал Таган.
Оденпа шел к себе усталой походкой много потрудившегося человека. Он проходил по этой улице каждый вечер. Любая тень, которую он улавливал краем глаза, была ему здесь знакома.
Поэтому он и заметил, что за ним идут. Он не стал прибавлять шагу. Тот, у кого совесть чиста, не прибавляет шагу.
А те двое быстро настигали его. Внезапно он испытал облегчение. Не двое – всего одна. И не просто «одна» – это была Оале Найу, хрупкая девушка с тонкими, как травинки, руками.
Оденпа остановился.
– Оале, – сказал он протяжно, как будто готовился запеть.
Она поморщилась. Собственное имя, исходящее из синеватых, чуть сморщенных губ Оденпы, показалось ей неприятным. Она сказала:
– Гийан Галаваца не вернулся домой.
– Наверное, застрял где-нибудь, – предположил Оденпа. – Тебя это беспокоит? Он твой парень?
– Меня это беспокоит, – подтвердила она. – А тебя нет?
– Может быть, у него есть другая? – спросил Оденпа. – Такое приходило тебе на ум?
Кто-то подошел сзади и ударил Оденпу ножом. Удар пришелся немного выше сердца. Оденпа сперва даже не понял, что произошло.
Прямо в ухо Оденпе негромкий мужской голос проговорил:
– Это ты подсунул ему вирус?
Оденпа хотел закричать, потому что неожиданно ему стало очень больно, но Оале, обмотав себе
Оденпа навалился на Оале, которая удержалась на ногах только потому, что опиралась спиной о дерево, и успел еще ощутить прикосновение ее маленькой груди.
Потом убийца освободил свой нож, а Оале – свой платок, и они быстро ушли.
Много месяцев спустя, поглощенный темным трюмом чужого корабля, и еще позже, ночуя по задворкам чумазых пивных и помоек, нелегальный эмигрант с Овелэ Иза Таган вспоминал тот вечер в доме Рихи Рабоды и удивлялся тому, как все устроил учитель. Ничто в том, что он делал, не было случайным, все обладало протяженностью в будущем. Риха Рабода как будто накормил их красотой впрок, чтобы они с Оале Найу не погибли в мире, где красоты не будет вовсе.
Он ждал их у себя дома тем вечером, после убийства Оденпы. Дверь не была заперта, и они вошли в полутемную прихожую, а оттуда проникли в гостиную и остановились на пороге.
Комната была наполнена темнотой. Это была живая, подвижная темнота, она могла разговаривать. На полу, на низких столиках, на специальных подставках – везде, на разной высоте, были расставлены плошки с чистой водой, а под потолком медленно покачивались светящиеся шары, очень маленькие, спокойные, – всего три или четыре. Пока молодые люди не вошли, они висели на месте, но при появлении их шары начали шевелиться. Они улавливали малейшее изменение в температуре. Их свет отражался в чашах, дробился, перетекал из одной в другую и вдруг пропадал, когда шар замирал над точкой, где не было воды.
Риха Рабода, в просторном белом одеянии из плотного шелка, сидел на низкой тахте, разложив руки в необъятных рукавах – как это делают ленивые женщины. Свет парящих в воздухе шаров скользил по складкам его одежды и блестел при соприкосновении с нею даже ярче, чем над водой.
– Он сознался? – спросил учитель.
– Да, – сказал Иза Таган.
Риха Рабода чуть шевельнулся.
– Как? – снова спросил он.
Иза Таган ответил:
– Он умер.
Один из шаров вдруг метнулся, и его свет молнией пронесся по всем чашам. Затем все успокоилось и снова началось это мерное плавание в воздухе сгустков света.
Риха Рабода приказал:
– Садитесь, куда хотите.
Он смотрел в темноту, улавливая движение: эти двое детей устраивались на полу – чуть в стороне друг от друга, но все же так, чтобы при случае можно было соприкоснуться руками. Та часть души Рихи Рабоды, что любила Тагана и Оале Найу, блаженно согревалась их присутствием, но другая часть, отведенная Гийану, пылала не переставая; это происходило одновременно и было так привычно, что почти не причиняло боли.
– Вы должны улететь с Овелэ, – сказал Риха Рабода. – Сегодня, самое позднее – завтра утром. Не оформляйте бумаг, дайте взятки. Станьте нелегальными эмигрантами. Не берите денег, которые Оале держит в банке. За деньгами легко проследить – вас сразу найдут.