Космический бог
Шрифт:
— Что все это значит?… — прошептал Бергер.
— Молчать! Кругом! Марш в коридор!
— Но раненый! — воскликнул Полынов.
Дуло лайтинга подтолкнуло его к выходу.
Трясущиеся пассажиры и члены судовой команды были проворно выстроены вдоль стены коридора. Ошеломлённому Полынову казалось, что он видит дурной сон, в который врываются соскочившие со страниц истории эсэсовцы, а их жертвы цепенеют от страха.
Часовой в сером глянцевом комбинезоне замер у выхода, лайтинг он держал наперевес. Тот, на кого падал его взгляд, сжимался и бледнел.
Прошло
Часовой вдруг сделал шаг в сторону, пропуская детину с непропорционально крупной, какой-то четырехугольной, словно обтёсанной взмахами топора, головой. Детина пошарил взглядом, ухмыльнулся, подошёл, переваливаясь, к крайнему в шеренге. Хозяйским движением он обшарил его карманы, выхватил бумажник, документы и не глядя швырнул их в сумку. Обыскиваемый — холёный седоусый старик — вытянулся, страдальчески морщась и пытаясь улыбнуться.
Большеголовый перешёл ко второму, толстенькому бразильцу, который сам с готовностью подставил карманы, к третьему, четвёртому. Поведение бандита отличала заученность автомата. Он неторопливо двигался вдоль шеренги, помаргивая; его сумка пухла.
У Полынова темнело в глазах от злости. Часовой даже привалился к косяку; лайтинг он установил меж ног; вероятно, баранов он больше бы остерегался, чем этих людей, скованных ужасом. Он и не позаботился подняться на площадку винтовой лестницы, а встал в двух шагах от своих жертв. Крепкий удар в челюсть Большеголовому — вот он как раз поравнялся с Бергером; крайние бросаются на часового; тот, конечно, не успеет вскинуть оружие; отобраны два лайтинга, с двумя бандитами покончено. Сколько их на корабле — шлюпка вмещает пятерых, ну, шестерых…
Идиоты. Так близко освобождение, так немного нужно для победы — чуточку решимости, молчаливого понимания, уверенности в соседе! Нет, безнадёжно. Здесь безнадёжно. Эти бандиты знают психологию толпы, иначе они не были бы так беззаботны…
— Я протесту-у-у-ю!
Все вздрогнули.
— Я супруга сенатора! Сенатора США! Вы… А-а-а!
Большеголовый тупо посмотрел на вопившую даму — она дёргалась всем телом, перья райской птицы прыгали на шляпке — и спокойно влепил ей пощёчину. Вторую, третью — со вкусом. Сенаторша, раскрыв рот, мотала головой. Большеголовый раскурил сигарету, глубоко затянулся и с удовлетворением пустил густую струю дыма в лицо женщины. Сенаторша всхлипывала, не смея опустить руки, чтобы стереть слезы.
“Что же это такое, боже, зачем?” — услышал Полынов прерывающийся шёпот. Он чуть повернул голову и встретился с детской беззащитностью, с мольбой и болью во взгляде девушки. Она стояла рядом с Полыновым. Большеголовый уже поравнялся с ней. Его равнодушное лицо несколько оживилось. Он внимательно осмотрел мальчишескую фигуру девушки — у неё на переносице выступили росинки пота, — пошевелил губами. Его толстые, с нечищеными ногтями пальцы тронули плечо девушки — она вздрогнула, глаза потемнели от гнева, — скользнули ниже. Он засопел.
— Брось,
— Отставить! — внезапно гаркнул кто-то.
Лайтинг часового брякнул о пол. На площадке винтовой лестницы скрестив руки стоял Гюисманс.
2. Моральная проблема
Бандит, словно полураздавленный краб, ворочался у ног Полынова. Он мотал головой, разбрызгивая слюну и кровь. Его скрюченные пальцы тянулись к отлетевшему лайтингу.
Гюисманс прошествовал по коридору, наклонился к Большеголовому и негромко сказал:
— Встать, дурак.
Ответом было рычание.
— Встать, говорю! — Гюисманс заорал так, что даже Полынов вздрогнул.
Большеголовый утих. Стоя на четвереньках, он силился подняться, но у него разъезжались колени.
Затаив дыхание, все с тайной надеждой смотрели на Гю-исманса. Он заметил взгляды и холодно улыбнулся.
— Лицом к стене! — презрительно бросил он. И тотчас обернулся к Полынову.
— К вам это не относится, любезный. Я ещё не взял реванша за проигранную партию, не так ли?
Спокойствие этого сухопарого человека в чёрном, его мгновенное превращение из мирного миссионера в вождя бандитов было более жутким, чем выстрелы и насилие.
Он повелительно крикнул. Вбежали двое в серых комбинезонах. Один подхватил Большеголового и помог тому встать. Другому Гюисманс что-то прошептал, показывая на Полынова.
Психолога схватили и повели.
…Когда за ним щёлкнул замок, Полынов не был в состоянии ни соображать, ни радоваться неожиданному спасению. Чужая каюта, куда его втолкнули, плыла перед глазами. Потом он с удивлением отметил её роскошь. Изящный столик из пластика, отделанного под малахит, мягкий ковёр под ногами, две пышные постели, уютный свет настольной лампы. Пахло духами и сигарами. За перегородкой находилась самая настоящая ванная.
Полынов сел, силясь понять, что бы все это могло значить, почему его заточили в каюту, более похожую на будуар, чем на тюрьму. Объяснения не было.
Он встал пошатываясь, нажал плечом на дверь. Зачем? Ему прекрасно была известна прочность корабельных запоров.
— Не глупи, — сказал он себе.
Из пепельницы торчала недокуренная сигарета. На мундштуке отпечатался след губной помады. Из полуоткрытой тумбочки поблёскивали винные бутылки. Здесь ещё час назад не просто жили, здесь наслаждались жизнью. Что это — умысел, насмешка?