Космический десант

Булычев Кир

– Чего вам надо, Корнелий Иванович? – спросила Ванда.

– Я там на витрине лососину видел, – сказал Удалов. – Ты мне не свешаешь граммов триста?

– Что? – тихо проговорила Ванда. Так, словно Удалов сказал неприличное слово, к которому она не была приучена.

– Граммов триста, не больше.

– И, может, еще осетрины захотел, провокатор? – произнесла Ванда угрожающе.

– Кончилась, да? – спросил Удалов миролюбиво. – Если кончилась, я понимаю. Но ты мне можешь и с витрины снять.

– Слушай, а пошел ты… – И тут Ванда произнесла

такую фразу, что не только сама знать ее не могла, но и Удалов лишь подозревал, что люди умеют так ругаться. – Мне терять нечего! Так что можешь принимать меры, жаловаться, уничтожать… Не запугаешь!

– Ванда, Вандочка, но я-то при чем? – лепетал Удалов. – Я шел, вижу, продукты на витрине лежат…

– Какие продукты? Картонные продукты лежат, из папье-маше продукты лежат, на случай иностранной делегации или областной комиссии…

Тут Ванда зарыдала и убежала в подсобку.

Удалов стоял в растерянности.

Вокруг было тихо. И тут до Удалова дошло, что немногочисленные посетители магазина, стоявшие в очереди в бакалейный отдел за кофейным напитком «Овсяный крепкий», обернулись в его сторону. Смотрели на него и продавцы. Все молчали.

– Простите, – сказал Удалов. – Я не знал…

И он вышел из магазина.

С улицы он еще раз посмотрел на витрину. И понял, что только наивный взор человека, привыкшего к продуктовому изобилию – скажем, взор бельгийского туриста или жителя нашего, настоящего Гусляра, – мог принять этот муляж за настоящую лососину.

«Ой, неладно, – подумал Удалов. – Пожалуй, хватит гулять по городу. Скорей бы добраться до дома и все узнать у себя самого».

Изнутри к стеклу витрины прижались лица покупателей и продавцов – все смотрели на Удалова. Как голодные рыбки из аквариума.

Удалов поспешил домой.

Правда, ушел он недалеко. Дорогу ему преградила длинная колонна школьников. Они шли по двое, в ногу, впереди учительница и сзади учительница. Школьники несли флажки и маленькие лопатки.

Они хором пели:

Наш родной счастливый дом

Воздвигается трудом,

Чем склонения зубрить,

Лучше сваю в землю вбить.

Левой – правой, левой – правой!

География – отрава,

Все науки – ерунда,

Без созида-ательного труда.

Учительница подняла руку. Дети перестали петь и приоткрыли ротики.

– Безродному Чебурашке! – закричала она.

– Позор, позор, позор! – со страстью закричали детишки.

– Тунеядца Карлсона! – закричала вторая учительница, что шла сзади.

– Долой, долой, долой! – вопили дети.

Движение колонны возобновилось, и Удалов пошел сзади, размышляя над словами детей.

Но ему недолго пришлось сопровождать эту охваченную энтузиазмом

колонну. Дети вышли на площадь. На такую знакомую площадь, ограниченную с одной стороны торговыми рядами, с другой – Городским домом. Там должна возвышаться статуя землепроходцам, уходившим с незапамятных времен из Великого Гусляра, чтобы открывать Чукотку, Камчатку и Калифорнию. Тут Удалова ждало потрясение. Статуи – коллективного портрета землепроходцев, сгрудившихся на носу стилизованной ладьи, – не было. Остался только постамент в виде ладьи. А из ладьи вырастали громадные бетонные ноги в брюках. Ноги сходились на высоте трехэтажного дома. Дальше монумент еще не был возведен – наверху суетились бетонщики.

Площадь вокруг монумента была перекопана. Бульдозеры разравнивали землю, экскаваторы рыли траншеи, множество людей трудились, разгружая саженцы и внедряя их в специальные ямы. Школьников, с песней вышедших на площадь, сразу погнали в сторону, где создавались клумбы. И школьники, достав лопаточки, принялись вскапывать почву.

На балконе Гордома сгрудился духовой оркестр и оглашал окрестности веселыми маршевыми звуками.

Удалов стоял как прикованный к месту и лихорадочно рассуждал: кто из великих людей проживал в Гусляре или хотя бы бывал здесь проездом? Пушкин? Не было здесь Пушкина. Толстой? А может, Ломоносов на пути из Холмогор? Но зачем для этого свергать землепроходцев?

Тут Удалов узнал бульдозериста. Это был Эдик из его ремстройконторы.

Удалов подошел к бульдозеру, понимая, что вопрос следует задавать не в лоб, осторожно.

Бульдозерист Эдик тоже увидел своего начальника и удивился:

– Корнелий Иваныч, почему не в спецбуфете?

По крайней мере Эдик на Удалова не сердился.

– Расхотелось, – ответил Удалов. – Как дела продвигаются?

– С опережением, – сказал бульдозерист. – Взятые обязательства перевыполним! Сделаем монумент на три метра выше проекта!

– Сделаем, – согласился Удалов, понимая, что к разгадке монумента не приблизился. Конечно, надо уходить, не маячить же на площади. Но любопытство – страшный порок. – Внушительно получилось, правда? – спросил он.

– Чего внушительно?

– Фигура внушительная.

– Вам лучше знать, Корнелий Иванович, – ответил бульдозерист.

– Крупная личность? Большой ученый?

– Это вам виднее, – неуверенно ответил бульдозерист. Значит, не ученый. Или писатель, или политический деятель.

– А когда он умер, не помнишь? – спросил Удалов, показывая на памятник.

Взгляд бульдозериста был дикий. Видно, Удалов сморозил глупость. И дата смерти человека, нижняя половина которого уже стояла на площади, была известна каждому ребенку.

– Нет, ты не думай, – поспешил Удалов исправить положение. – Я знаю, когда он умер. Просто тебя проверить хотел.

– Проверил?

Но тут бульдозер начал медленно разворачиваться ножом на Удалова. В движении была какая-то угроза.

– Если бы не очередь на квартиру, – сказал без улыбки Эдик, – я бы иначе с тобой поговорил.