Космический маразм
Шрифт:
– Это безобразие! Это всё нужно немедленно прекратить! Мы им что, подопытные кролики? Да мы крупнее любого кролика в десять раз! Я, между прочим, на "Парке Культуры" живу. У меня там все продукты протухнут. Кто ущерб возместит?
Задумчивый и медлительный парень с магнитолой на плече по имени Константин бубнил невнятно:
– Я уже находился в изменённом состоянии сознания. Очень похоже. Мы там, в вагоне, получили сильную дозу галлюциногенного вещества, и теперь коллективно глючим во всех измерениях. Но самое страшное будет, когда нас отпустит. Ломка, все дела, и ещё неизвестно, где и кем мы окажемся. Нам надо "Парка Культуры" держаться. Если думать о чём-то другом, свихнёшься наверняка. Только "Парк Культуры". С него всё началось, он самый достоверный.
Девушка
– Мы очень мало знаем об окружающем мире, и, скорее всего, сейчас открываем его новые горизонты, как когда-то Дарвин придумал теорию эволюции, – впрочем, она тут же вдруг заливалась слезами, и громко всхлипывая, причитала:
– Я домой хочу!
Вся эта компания, пытаясь добраться до пункта своего назначения, умудрилась побывать в джунглях Африки, на борту японской подводной лодки, возле Великой Китайской стены, в подземном городе огненных карликов и даже, как мы видели, в космосе, но, похоже, ничуть не приблизилась к "Парку Культуры". Поэтому она примкнула к другой компании, нашей, которая, в свою очередь, безуспешно стремилась попасть на планету со странным названием Эгозон.
Пока из нашего симбиоза ничего путного не вышло. Мы долго и мучительно ехали в поезде по тёмному тоннелю метро, успев за это время перезнакомиться и обменяться мнениями по разным вопросам, в результате чего у нас всех была возможность усомниться в чужой и собственной вменяемости. Затем мы выехали из тоннеля, оказавшись в глинисто-песчано-каменистой пустыне, и некоторое время двигались по ней, пока колеса нашего вагона не увязли в песке. Мы вынуждены были выбраться наружу, выяснив при этом, что ни других вагонов, ни локомотива поблизости нет, как нет и следов какой-либо цивилизации в пределах прямой видимости. Поэтому мы побрели по пустыне под ярким палящим солнцем в случайно выбранном направлении, представляя собой жалкую вереницу утомлённых от долгого пути тел.
Конотоп шёл рядом со мной, с трудом передвигая лапы.
– Когда же эта жара закончится? – роптал он. – У меня вся шерсть от пота слиплась.
– Кошачьи не потеют, – заметил я, облизав потрескавшиеся от жары губы.
– Нет уж, Володя, – резко отреагировал Конотоп. – Я всё равно буду потеть. Во-первых, если я перестану потеть, то сдохну от этой чёртовой жары. Во-вторых, я не доверяю твоим знаниям, почерпнутым из Википедии.
– А откуда они, по-твоему, должны быть почерпнуты? – возмутился я. – Из Твиттера, что ли?
– На мой взгляд, – сказал Конотоп, – самый правильный путь получения знаний – это опыт. Свой собственный или тех людей, которым ты доверяешь.
– А ты сам-то себе доверяешь? – усмехнулся я.
– Нет, – ответил Конотоп. – Но в данном случае это неважно.
Ещё некоторое время шли молча. Солнце начало клониться к горизонту, и я вдруг задумался о двух вещах сразу. Во-первых, прошло уже много времени с тех пор, как я последний раз брился, а у меня так и не выросла борода. Что бы это значило? Гормоны в маразме не действовали, что ли? Или это моя привычка – не быть бородатым? Во-вторых, впервые за очень долгое время наступал вечер, а за ним, может быть, и ночь. Значит, вполне возможно, что мне удастся, наконец, поспать. А может быть, мы все просто проснёмся, и то, что произошло с нами, окажется обычным сном?
– Конотоп, – спросил я, – а что такое сны? С точки зрения маразма, я имею в виду.
– Я думал об этом, – ответил Конотоп. – Во сне у тебя нет сознания, но подсознание – есть, и ты по-прежнему можешь влиять на окружающий мир. Примерно так же, как влияют все неодушевлённые предметы. Так что в некотором смысле во сне ты превращаешься в камень.
– Бр-р, – отозвался я. – Не очень приятное сравнение.
– Ну, тогда в зеркало, – сказал Конотоп.
И снова шли молча. Когда Солнце опустилось уже довольно низко, Вам Кого предложил устроить привал. Поскольку ночью обычно бывало холоднее, чем днём, решили на всякий случай соорудить костёр, чем мы с Сам Дураком и занялись. Он нарубил мечом несколько корявых деревцев,
Огонь разгорелся ярко. Искры плясали в воздухе, языки пламени принимали причудливые формы, и это располагало к тому, чтобы расслабиться и отдохнуть.
– Хорошо! – констатировал Илья Владимирович. – Только вот заняться совсем нечем. Ни книжки почитать, ни газеты. Молодой человек, – обратился он Константину, – может, музыку включите? Только не современную, а какую-нибудь более внятную с идеологической точки зрения.
– Она не работает, – пробубнил Константин, так и сидя с магнитолой на плече. – Я уже говорил.
– Жалко. Может, обсудим что-нибудь интересное?
– Может быть, как добраться до "Парка Культуры"? – предложил Вам Кого.
Илья Владимирович отмахнулся.
– Я за многие месяцы блужданий уже понял, что строить планы в данном случае совершенно бесполезно. Как добраться, в целом ясно. Понять, где ты, потом выбрать путь и дойти. Не получается. В мире шатания и разброд, никакой генеральной линии. Даже понять, что за местность, невозможно. Не удивлюсь, если увижу египетские пирамиды на северном полюсе. Так что и обсуждать это смысла нет… А знаете что? – его брови приподнялись, и глаза заблестели. – Давайте рассказывать друг другу разные истории. Что с кем в жизни интересного было. Ну, или просто байки, притчи. У кого что.
– Хм, – сказал Вам Кого. – Может оказаться любопытно. Давайте попробуем.
– Ну, тогда я для затравки и начну, – Илья Владимирович откашлялся и заговорил. – Произошёл со мной один загадочный случай году эдак в семьдесят седьмом. Славные были времена. Я тогда работал в обкоме партии, заведующим отделом. И как-то раз вызывает меня начальник мой, секретарь обкома. Говорит, посоветоваться нужно. И даёт мне прочитать бумагу. Говорит, вот пришёл сверху циркуляр, ознакомься. А нам в то время много подобных бумаг приходило с указаниями, как к каким событиям в мире относиться, как себя вести, что говорить можно, а что нельзя, какую линию гнуть на заседаниях и при встречах с трудовыми коллективами, ну, и так далее. Взял я бумажку, читаю и не понимаю ничего. Секретарь меня спрашивает: "Ну как, что скажешь?" Я голову почесал и говорю – так, мол, и так. Судя по всему, рекомендуют нам всех прищучить как следует, особенно тех, кто высовывается. Секретарь удивился, взял бумажку назад, перечитал. "Точно, – говорит. – Теперь выходит, что так. А ну-ка, перечитай ещё раз". Я второй раз прочитал, немного яснее стало. И я вдруг понимаю, что смысл-то совсем другой, что-то об отношении к коллективизации и раскулачиванию после революции. Сказал это секретарю. Он опять удивился, снова читает и соглашается. Так много раз мы с ним эту бумагу читали, и каждый раз новый смысл появлялся. И как, позвольте, с такими указаниями работать? Это же чёрт знает что! Собрали совещание, все читают, и каждый раз понимают по-новому. Чертовщина, да и только. Решили запросить разъяснений сверху, из ЦК. Приходит ответ – никакого циркуляра, о котором вы пишете, не высылали, знать не знаем. Мы удивились, конечно. Глядь в архив – а циркуляра-то и нет. Номер входящий есть, запись в книгах есть, а сама бумажка исчезла вместе с копиями. Вот тебе и фокус. Так до сих пор и не знаю, что это было и как толковать.
– Интересно, – сказал Вам Кого. – Очень даже любопытно.
– Ну, этому легко найти объяснение, – вставил Эдуард Валентинович. – Это называется фракталы. На них тоже смотришь – видишь картинку, а увеличиваешь – видишь другую. И так до бесконечности.
– У меня тоже бывает, – подтвердил Константин, переложив магнитолу с правого плеча на левое. – Вот, к примеру, "Всадница" Брюллова. Вроде смотришь сначала – клёвая чувиха. А приглядишься – вся кривая, косая, и конь под ней уродливый.