Косой дождь. Воспоминания
Шрифт:
Но все эти копелевские успехи и игры годились только для «мирного» времени. А политическая погода в 70-х явно поменялась. Как говорили остряки, «маразм крепчал»… Льва исключили из партии и из Союза писателей, и Раиса уже не работала в штате, хотя и осталась членом КПСС.
Надо сказать, что не они одни оказались в таком положении, не они одни поверили, что курс кремлевских властителей будет неизменным. И не просчитали заранее все риски своих проектов…
В нашем кооперативном доме Академии наук, в одном со мной подъезде жила вполне благополучная семья Лернер. Жили — не тужили. И уж никак не думали, что попадут в чертово колесо госбезопасности. И вдруг глава
Однако лернеровской семье в отъезде отказали. Из еврея «в подаче» Лернер превратился в еврея-«отказника». И тут пошло-поехало. С работы выгнали. И через некоторое время установили слежку. Рядом с подъездом день и ночь дежурила «Волга», набитая гэбэшниками. Некоторых гостей Лернеров гэбэшни-ки провожали до самой лернеровской квартиры. И ждали их на площадке перед дверью. Естественно, обычные люди посещать их боялись.
Прежде чем Лернера отпустили, много чего случилось. Умерла жена Лернера, цветущая женщина, большая модница. Не выдержала давления органов. Дочь вышла замуж и уехала.
Недавно я узнала, что сам Лернер довольно долго просидел под домашним арестом. Иногда выходил на лоджию, вызывал гэбэшников, и те приносили ему еду — хлеб, молоко — из нашего гастронома. Вот так-то.
К этой веселой картинке добавлю, что в один прекрасный день к Александру Яковлевичу пожаловал… Эдвард Кеннеди. Совершенно очевидно, что визит Кеннеди был следствием «мудрой» политики госбезопасности, которая превратила смирного профессора в смелого борца.
Но вернемся к Копелевым в эти плохие для них дни.
Знаю, что друзья-писатели помогали им, как могли. Брали для Льва переводы, и он переводил под чужим именем. По-моему, Раю еще посылали с лекциями. Но работа «неграми» супругов, конечно, не устраивала. Даже материально.
Остаться на плаву они могли только при поддержке Запада. И основной фигурой в их жизни стал Генрих Бёлль.
С самого первого приезда Лев Копелев буквально «оккупировал» Бёлля. Ходил за ним по пятам, сопровождал повсюду. Знакомил. Водил по музеям и театрам, помогал… Работал и как гид, и как переводчик. Немецкий Лев знал отлично. Деликатностью не отличался, поэтому не боялся надоесть. Не боялся отягощать Бёлля и просьбами, правда, просил не за себя, а за других. Словом, сделался как бы тенью Бёлля. И это, разумеется, с одобрения официальных инстанций, то есть Иностранной комиссии Союза писателей, которая, в свою очередь, получала указания от вышестоящих «искусствоведов в штатском». Как я узнала из случайного разговора, и Копелев, и Орлова первое время даже писали отчеты о своих встречах с Бёллем… Помню, меня это очень удивило.
В отличие от нас с Д.Е. (мы были очень разные, но в этом оказались схожи) Копелев не стеснялся жаловаться, даже прибедняться. Муж и я, наоборот, старались казаться преуспевающими… Муж любил прихвастнуть — рассказывал, какие у него связи и возможности.
И покаюсь: в 60-х и даже в 70-х, встречаясь с иностранцами, ни Д.Е., ни я не позволяли себе ругать советскую власть. Все-таки эта власть была нашим внутренним делом, нашей бедой. И нам казалось неэтичным в присутствии посторонних поносить ее. Как говорил поэт, «у советских собственная
Копелев был умнее нас, меня во всяком случае. Говорю это без всякой иронии. Он хотел заслужить полное доверие Бёлля. Заслужил его. И, заслужив, сумел впоследствии внушить писателю, что советская власть преследует его и Раю как очень опасных диссидентов.
Но тут надо сказать, что и сам Бёлль проделал известную эволюцию. Если при первых встречах он казался воплощением успеха и жизненной силы, баловнем судьбы, то десять лет спустя все изменилось.
Бёлль был глубоко разочарован. Он с самого начала отрицательно отнесся к торжеству капитализма в послевоенной Западной Германии, к так называемому «экономическому чуду». А в дальнейшем — обывательский рай, общество потребления и вовсе вызывали в нем гнев и отвращение. Его нутро христианина и человека из народа не принимало вопиющего неравенства между бедными и богатыми, духа стяжательства, охватившего многих немцев, и наглой роскоши новых немецких капиталистов.
Все это уже можно вычитать из переведенных мной повестей Бёлля, тем более из его романа «Бильярд в половине десятого».
Сильно полевел не только Бёлль, но и часть западноевропейской интеллигенции, особенно молодежь.
Тогда в Западной Германии возникли террористические молодежные группы. Самая известная среди них именовалась «Фракция Красной армии» (Группа Баадер-Майнхоф). Возглавляли ее Андреас Баадер и Ульрика Майнхоф. На счету этих молодых людей были нападения на банки, взрывы бомб, убийства — словом, террор.
Как ни странно, Бёлль с большим сочувствием отнесся к террористам, в оправдание их написал повесть «Потерянная честь Катарины Блюм», сразу же экранизированную. А затем и роман «Добровольная осада».
Вспоминаю, в разговоре со мной он повторял: «Отвратительно, когда государство организовывает облаву на какую-нибудь одну несчастную девчонку…» А я тупо долдонила: «С террористами надо бороться».
И зачем только спорила?
Но самое удивительное, что с некоторых пор и сам Бёлль, и его жена Ан-немари стали делить и своих знакомых в СССР на… имущих и неимущих, на бедных и на богатых. Хотя Бёлля окружала в Москве сплошь интеллигентная публика, которая жила примерно одинаково. Среди бёллевских друзей не было партийных боссов. Друзья и знакомые Бёлля по советским меркам неплохо зарабатывали и имели отдельные квартиры. Кто-то построил дачу, кто-то записался в дачный кооператив, кто-то помогал детям, кто-то больше тратил на себя.
Но вот однажды Аннемари, придя от наших общих друзей, больших работяг, которые с огромным трудом выменяли, отремонтировали и обустроили хорошую четырехкомнатную квартиру, воскликнула: «Мещане! Все новое, с иголочки… И такое угощение!» Мои слова, что жена друга, красивая женщина, прекрасная хозяйка, умеет из ничего устроить пир горой, не подействовали. В качестве примера скромности Аннемари привела Копелевых и их ближайший круг. Копелевы и впрямь были равнодушны к быту, ремонт не делали, и Рая не утруждала себя стряпней.
Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Грустно потому, что отношение Бёлля ко мне стало куда холодней. Все это надо было как-то учитывать.
Да, но при чем здесь роман «Групповой портрет с дамой»?
Очень даже при чем. Очевидно, Лев, который тоже прочел книгу в верстке, сказал Бёллю, что роман не напечатают ни при каких обстоятельствах.
А его все же перевели и собрались печатать.
И кто перевел?
Та самая переводчица, которую Лев отнюдь «не хвалил»… Мне бы надо было подумать, как бы не получить «нож в спину».