Костер рябины красной
Шрифт:
В то время по всему городу только и разговоров было что про новое большое строительство. Говорили, что очень скоро на плоских лесистых горах, куда все еще ходили за ягодами и грибами, поднимется громадный металлургический завод. Об этом часто писали газеты.
Фелька читала, но не представляла себе, как это на лесистых горах можно поставить завод, такой же большой, как тот, что у Гальянки. Ведь тот завод строили чуть ли не двести лет, а теперь хотят за какие-то пять-шесть лет построить чуть ли не в три раза больше, чем старый.
Рабочие в столовой говорили,
Фаина вместе с другими бегала смотреть, как по новой железной дороге бегут вагонетки с рудой, и ни одна из них не падает. Вагонетки одна за другой бегут по рельсам, их тянут крепкие веревки, свитые из проволоки. Эти веревки уходят в высокую башню, в которой, говорят, стоит машина, сильная и умная. Когда Фелька узнала, что эта машина заменила целую тысячу лошадей с дребезжащими таратайками, она не очень поверила в это. Ну, может, сотню-другую лошадей и заменила. А тысячу? Сказать страшно!
Рядом со столовой, где когда-то начинала работать Фелька, выстроили две новых: одну большую, а другую поменьше. В малую местных рабочих не пускали, даже инженеры заходили редко. Там питались американцы и немцы, которых называли то заграничными, то иностранными специалистами, иностранцами. Рабочие в шутку называли их нехорошим словом, пропуская букву «т». Но все говорили, что пока без них нельзя. Ведь и машины тоже были заграничные.
Рассказывали, что им каждую неделю платили чистым золотом и кормили получше, чем своих. А Фелька видела золото только на руке у матери — тоненькое обручальное колечко.
Писали в газетах и о том, что где-то далеко, у горы Магнитной и в Сибири, тоже шли большие стройки.
А в городской газете уже не первый месяц писали про ударный железный комсомольский полк. В него принимали только грамотную, отчаянную, сильную молодежь.
Парни и девчата из этого полка носили зеленые «юнгштурмовки», ремни с портупеей, береты и красные косынки. Они целыми сутками не уходили с площадок необъятной стройки, начавшейся сразу во многих местах города и за городом.
Вот кому от всего сердца завидовала Фелька. Да, то были не подсобницы в столовой, а настоящие строители новой жизни.
На Лебяжинском руднике пустили вскоре такую же наземную канатную дорогу, что и на горе Высокой. А в карьере Высокой горы появился уже не паровой, а электрический экскаватор. Он был без трубы, не так сильно гремел и пыхтел, а работал намного лучше парового.
«Скорее, скорее бы вырасти! И туда. На стройку, в комсомольский железный полк», — думала Фелька. Она покажет себя, ведь работы она не боится.
Много о будущем заводе рассказывал Яша. Говорил интересно, размахивал руками, горячился и ругал каких-то маловеров и нытиков, которые только мешают и суют палки в колеса.
— Ну, ничего, — он грозил вдаль кулаком, — партия им покажет, где раки зимуют. Партия в обиду не даст! Эх, Фелька, жалко, что больно ты молода. Расти давай да учись. Тебе советская власть все
Тетя Нина на кухне как-то сказала Фельке:
— Что, не видать твоего Яшеньки? Нет его, на практику они уехали, в Сибирь. Он как-то тут про тебя спрашивал…
У Фельки сразу аппетит пропал и ложка из рук вывалилась. Ох уж эта тетя Нина, все-то она заприметит…
— Да ты не бойся, приедет ведь он.
— Больно нужно, — покраснев, ответила Фелька и отодвинула тарелку.
К швейному делу у Фельки душа не лежала. Поэтому после школы отправили ее на курсы младших зоотехников-кролиководов. В конторе долго объясняли, как это нужно и важно — разводить кроликов.
— Видишь, сколько новых столовых настроили, а люди к нам все едут и едут. Чем их кормить? С одного хлеба такую работу не потянешь, мяса надо. А где его сразу столько взять? Скотину резать нельзя. Ну, съедят сразу всю скотину, а потом что? Тут другое дело — кролик. С него ни молока, ни масла. Зато быстро растет, и мясо у него полезное. А потом тебя союз пищевиков выдвигает, как ты уже работала в столовой. Знаешь, что из ничего щей не сваришь. Так что поезжай, а потом видно будет…
Перед самым отъездом в Синекаменское приехал из Сибири Яша. И сразу разыскал Фельку. Чуть не всю светлую июньскую ночь простояли они под большим старым тополем на берегу пруда. Тополь временами шумел густой кроной, листья касались лиц. Яша обнял Фельку и хотел поцеловать, но она отодвинулась и сказала, что не надо этого, что они и так всю жизнь будут вместе. Вот тогда…
Долго молчали, смотрели на пруд и слушали себя. По пути к общежитию Фелька разговорилась, стала рассказывать о себе.
— Ой, какая же я еще глупая! Как работать начала в столовой, все хотела сладкого поесть. Так, чтобы досыта. Вот получу деньги, подойду к магазину и смотрю через стекло на конфеты да на пряники. Сама думаю: зайду сейчас, куплю фунта два сразу и все съем. Потом повернусь, пойду домой, а с дороги опять меня к магазину тянет. Снова подойду и смотрю, выбираю, что получше купить… Так ведь и не купила. Ну, там немного к чаю возьмешь — и все.
Они шли вдоль тихой улицы, держась за руки, а Фелька все говорила и говорила.
— А осенью этой мы Сеньку женили, брата. Он теперь на курсах учится, на машиниста. Хочет на экскаваторе работать здесь, в горе Высокой. Его дядя Егор устроил, у него там знакомых полно. Так вот, позвали меня готовить на свадьбу. Ну, там варить, жарить всякое… А я что-то устала, спать хочу, прямо до смертыньки. Вот сейчас упаду и усну. А дела невпроворот — и то надо, и другое, и третье… А тут я придумала. Вот сейчас, думаю, понесу тарелки, споткнусь, разобью их. Ну, все увидят, что я не могу, и прогонят спать. Иду, иду я с тарелками и, что ты думаешь, вправду споткнулась. Что тут было! Страх… Прибежали, охают, плачут, меня ругают на чем свет стоит. Говорят, руки бы у тебя отсохли и еще там по-всякому. И прогнали, конечно, увидели, что я не в себе сделалась. А мне вдруг так стыдно стало… И сон пропал. Хоть убей, не засну никак и все тут. Так всю ночь от обиды и проплакала…