Костер рябины красной
Шрифт:
У Фаины было много времени, и она читала запоем книгу за книгой. Мария Сергеевна догадалась принести ей большой энциклопедический словарь издания двадцатых годов. Там она и прочитала о флагеллантах — католических религиозных фанатиках, живших в средние века, избивавших себя ремнями с железными крючьями или проволокой во время религиозных шествий во славу Иисуса. Таким образом эти фанатики наказывали себя за содеянные в миру грехи, очищали плоть от грешных помыслов, возносясь просветленным духом к Сладчайшему… Фаина возмущалась: разве ее старания поскорее вернуться к работе походили на кровавые самоистязания
Через неделю она вставала каждый день, пыталась помогать санитаркам.
Но видения прошлого по-прежнему всплывали в ее памяти.
Вскоре после памятного разговора с Иоганном Карловичем на ферме случился пожар, сгорели кормокухня и навес для сушки шкурок. С тех пор пошли неприятности. Начались расспросы и дознания. В довершение всех бед осенью прошел крупный падеж кроликов.
Заведующего арестовали и увезли. Больше его никогда не видели в Синекаменском. Фелька вначале осталась за него, но очень тяготилась своими обязанностями. И она уволилась.
Биржа труда в Тагиле дала ей направление в ту же столовую, где Фелицата работала до того, как послали на курсы инструкторов-кролиководов. Сначала на кухне мыла посуду, потом попросилась в подавальщицы. Часто встречалась с Яшей. Он заканчивал учебу и должен был ехать на большой рудник, куда-то в Казахстан. Для Фельки наступала решающая весна. Сама для себя она давно уже решила, что при первом же удобном случае перейдет на завод. Ее не только тянуло к станкам. Фелька знала, что там можно хорошо заработать, а значит, и одеться, как люди, и чувствовать себя ни от кого не зависящей.
Фелька теперь жила у Веры, своей сестры. Верин муж, Егор, был не против этого, но Фелька и сама понимала, что у них тесновато. Вера уже ходила с третьим, скоро должна была родить. Поэтому хлопот по дому у Фельки становилось все больше.
Незадолго перед последним экзаменом Яша пригласил Фельку на заводской пруд. Они зашли в кафе «Поплавок», выпили по кружке пива и долго ходили по дорожке между старыми корявыми тополями. Солнце клонилось к горизонту медленно, и длинному светлому вечеру, казалось, не будет конца. На той стороне пруда, где высилась гора с часовней на вершине, в домах нижних улиц Гальянки загорались редкие огоньки.
Яша был незнакомо серьезен и тих, но в то же время чувствовалось, что все у него внутри натянуто, как струна. Хмуря брови, он то и дело отводил в сторону падавший на глаза темный чуб, покусывал губы. У Фельки сжалось сердце. Бесспорно надвигалась разлука. Что это такое, Фелька еще не знала. Только сердце болело предчувствием.
— Знаешь что, Феля, — немного охрипшим и тихим голосом заговорил Яша, — мы с тобой скоро поедем в Казахстан. Чего тебе здесь оставаться одной? Я возьму тебя замуж, и мы уедем. Станем жить на новом месте. Так что можешь сказать своей сестре, что скоро отсюда уедешь…
Фельке вдруг отчего-то стало тоскливо. Прямо до слез обидно, что все случилось так просто и обыкновенно. Вот так вот взять и уехать? И все? И навсегда? Не по-людски это. Она знала, что родители Яши не разрешают ему жениться сейчас, да еще на какой-то безграмотной Фельке. Он рассказывал
Фелька прижалась щекой к горячему плечу Яши и тоже тихо сказала:
— Нет, Яшенька, милый, в Казахстан ты поедешь один. Ты ведь никого там не знаешь, и тебя там никто не знает. Все будет сызнова. Зачем тебе я? Только мешать буду.
Яша загорячился, стал доказывать, что все ее страхи — пустяки и бред, что все устроится к лучшему…
— Ты думаешь, я — неженка, маменькин сынок, да? Ты сама увидишь, какой я «маменькин сынок». Я ведь еду на работу, а с тобой мне там будет лучше, чем одному. Да и тебя там устрою на настоящую работу, а не в столовую. Там, знаешь, как рабочие руки нужны?..
Он говорил еще что-то, но Фелька плохо слушала. Ей вспомнился разговор с Яшиной матерью. Фелька запомнила ее раздраженное лицо, пошедшее желтыми пятнами, и ненатуральный ласковый голос, еле не срывающийся на истерический визг. Это была мать, бьющаяся за судьбу своего сына, от души желающая сыну лучшей доли и ради этого способная убить любую мечту и любовь.
— Феля, доченька, неужели ты сама не понимаешь, что не пара вы? Он завтра будет инженером, ему всю жизнь вращаться среди интеллигентных людей. А ты? Как ты, милая, будешь выглядеть рядом с ним? Ведь даже школу как следует ты не смогла окончить…
Разговор был с глазу на глаз. Она никогда не рассказывала о нем Яше. Чисто женским чутьем она понимала, что дело как раз не в Яше. Он ведь никогда ничего решительного не говорил дома, когда изредка приводил ее к себе.
— Подумай, миленькая. Он ведь сам себе рад не будет. Да и вообще, ему еще осмотреться надо на новом месте. Устроиться, обжиться. Он гордый, из дома ничего не возьмет. Да и у тебя все твое — на тебе. Как вы жить-то будете? Это же будет не жизнь, а мука. И ему, и тебе…
Феля спокойно, твердо сказала:
— Знаешь, Яшенька, у Веры скоро третий родится. А те двое тоже еще глупые. Куда она одна с ними? Нет, без меня ей сейчас никак нельзя. Ты поезжай себе спокойно, устраивайся там, а если тебе нужна будет твоя Фелька, напиши. Напишешь, я и приеду.
— Ну, что тебе Вера? Что они, без тебя не обойдутся, что ли? А если бы тебя не было, тогда что?
— Но я ведь есть! Не могу я одну ее оставить, трудно ей. Ты же все понимаешь… А потом учиться мне надо. Ты без пяти минут инженер, а я кто? Посудомойка, нянька, подавальщица в столовой. И все! Тебя твои же друзья засмеют, проходу тебе не будет. Да и надо мной они смеяться будут. Ты грамотный, я — недоучка, полудурочка, А вдруг я тебе всю жизнь заторможу? Тебе надо будет дальше вперед идти, а я не дам. Проклинать ведь потом станешь…
Яша то ли сник от обиды, то ли обрадовался, что Фелька все решила без него, но только больше не упрашивал ее обязательно ехать с ним в Казахстан. Молча они еще побродили по освещенным электричеством дорожкам парка, посмотрели на потемневший пруд и отражающиеся в нем огоньки. Расставаясь, Яша обнял ее, и они долго стояли так.
— Ты обязательно пиши мне, слышишь? — Яша дышал Фельке в ухо, ей было щекотно, она уклонялась, а он все шептал и дышал, и невозможно было оторваться, оттолкнуть его. — Я тебе стану писать каждую неделю, только успевай отвечать. Ты будешь мне отвечать?