Костер рябины красной
Шрифт:
Фелька вспомнила, что на ней красная косынка и сдернула ее. Бык остановился, поддел рогом красный лоскут и бросил его себе на спину. Потом заревел и стал опять копать землю. С окраинной улицы бежали мужики с веревками в руках. Бык взбрыкнул, словно отгоняя назойливого паута, махнул хвостом и затрусил от Фельки.
Когда подбежали мужики, бык спокойно стоял, угрюмо наклонив голову, Фелька сидела на траве и плакала. Она только теперь испугалась и почувствовала усталость.
Вечером к Фельке заявилась сестра Верка и принесла ситцу на платье. Бык-то ихний был. Фелька его немножко знала, отчасти поэтому и не струсила. Вообще-то
Пришла и Валя, принесла две книжки, по которым училась сама. И это очень понравилось Фельке. Даже больше чем ситец на платье. И все Фельку хвалили, восхищались смелостью и смеялись над бедным Костей, которого чуть не проткнул рогом черный бык. Фелька весь вечер не могла успокоиться, даже спать легла с Валиной книжкой. Бабушка Ульяна долго ворочалась на краешке кровати, ей мешал свет, а Фелька все читала. Сон никак не шел.
Фелька переворачивала страницу за страницей, не вполне понимая, что там написано. Ей виделись лоснящиеся бока, комья земли и бычьи глаза, налитые кровью. Забывшись, она неловко повернулась и с ужасом поняла, что уснувшая бабушка повалилась с кровати. Фелька подпрыгнула, хотела ее поймать, но было уже поздно. Загремела опрокинутая табуретка, и бабушка Ульяна шлепнулась на пол.
— Ох, паралик тебя расшиби, неусыпа! Вот ведь полуношница… Ой-ой-ой!.. Поясницу-то так и перешибло.. Ох, чтоб тебя, согрешила я грешная… Вот ведь кобыла голенастая, столкнула-таки…
Бабушка Ульяна, кряхтя и охая, взобралась на кровать. А Фельку начал душить неудержимый смех. Она закусила угол подушки и тряслась от хохота, представляя, как бабушка Ульяна падает с кровати.
— Она еще и смеется, греховодница! Ух, вот я тебя…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
После короткого посещения Веры приходили в больницу двое с домны. Кольша с любопытством смотрел на нее, все порывался что-то сказать, но так ничего не сказал. Когда все ушли, воспоминания вновь одолели ее…
Вскоре после драки с черным быком Фелька не стала давать покою хозяевам, просилась на работу, ходила с Валей в училище, узнавала, нельзя ли ей туда поступить. Но Фельку не взяли. Сказали, что для поступления надо справку об окончании четырехклассной школы или об окончании школы переростков. В школах переростков учились те, кто после гражданской войны и во время разрухи не имел возможности учиться. Туда ходили по преимуществу подростки из многодетных семей, бывшие беспризорники, те, кто долго болел или по какой-то другой причине не мог ходить в обычную школу.
Фелька пошла в школу переростков. Ее взяли во второй класс. По годам ей надо было бы учиться в четвертом. Теперь она не могла рано вставать, доить корову, ухаживать за скотиной, прибираться в комнатах и нянчиться с Ленькой. Некоторое время она еще жила у Клементьевых, потом они взяли другую няньку.
Глеб Иванович дал немного денег. Фекла приехала из Николо-Павловки, устроила Фельку за небольшую плату на квартиру. Ученье давалось легко. По утрам бегала в столовую, мыла посуду и чистила картошку. По воскресеньям иногда работала в столовой целую смену. Ей там нравилось. Во время обеда столовая наполнялась разными людьми, было шумно и весело.
К четырнадцати годам Фелька вытянулась, в ней уже можно было различить крепкую привлекательную девушку. Ее любили в столовой за старание,
Пришли однажды какие-то люди. Бойкая девушка в красной косынке, коротко стриженная седая женщина с пристальными горящими глазами, усатый дяденька в холщовой толстовке с таким же холщовым портфелем. Потом Фельке сказали, что это из профессионального союза пищевиков. Они вызвали Фельку в контору, посадили рядом за стол, где обычно сидел заведующий. Она смущалась, невпопад говорила что-то, сбивчиво отвечала на вопросы. Из разговора Фелька поняла одно: ее хотели куда-то и зачем-то выдвинуть. Тогда она насупилась и сказала:
— Не хочу я выдвигаться, я учиться хочу. Вот.
Эти трое переглянулись и засмеялись.
— Работать тебе еще рано, вот что, — сказал усатый дяденька. — Мы Фирсова, заведующего, оштрафовали за экс… то есть за то, что он тебя незаконно работать заставлял.
— Не заставлял он меня, — у Фельки на глазах навернулись слезы. — Его мамка моя упросила взять… нелегально.
— Что, что? — спросила седая тетенька, а девушка в красной косынке опять рассмеялась.
— А что, чем она хуже? — все еще улыбаясь, спросила девушка. — Вот вам еще одна юная конспираторша…
— Никакая вам я не спираторша! Я учиться хочу… И есть надо. Даром-то никто не кормит.
— Подумаем, как тебя в интернат определить, — сказал дядька.
Фелька стала учиться и жить в детской трудовой школе имени командира товарища Блюхера. Школа эта помещалась в большом двухэтажном особняке, бывшем доме богатого купца.
Кроме арифметики, письма, истории и географии, других обычных предметов, здесь учили домоводству. Кроили и шили майки, трусы, а девочки постарше — рубашки и платья. Мальчишек приучали к слесарному и столярному ремеслу. Жили в верхних комнатах, а в подвалах, где раньше у купца были склады, размещались всякие мастерские.
За два года учебы, которые пролетели как-то незаметно, Фелька несколько раз бывала в столовой, где она раньше работала. Здесь ее хорошо встречали, обо всем расспрашивали и обязательно кормили манной кашей с подсолнечным маслом. А Фелька нет-нет да и выходила в обеденный зал, быстро проходила между столиками. Она и сама себе не созналась бы, что невзначай хотела увидеть Яшу, веселого и красивого студента Свердловского института. Он, бывало, шутил с ней, говорил, что ей надо обязательно учиться, говорил, что будет помогать ей, если надо, заниматься с ней математикой и физикой.
У Фельки дрожали коленки, она краснела и убегала на кухню. Эти разговоры не остались незамеченными. И однажды пожилая подавальщица тетя Нина спела на кухне частушку:
Ах, Яшка, Яшок, Мое сердце засек. Засек, зарубил, Молодую спогубил!Фелька сразу поняла, что это про нее. Она не сердилась на тетю Нину. Просто почему-то стало стыдно, и она не выдержала, заплакала. А может, не от стыда, а от молодого, неосознанного смятенья, от предощущенья радости?