Кости холмов. Империя серебра
Шрифт:
Потом Тэмулун схватила одежду и убежала. Обряд так и остался незавершенным. Шаман возражал, но она не послушала. Он смотрел убегающей женщине вслед, чувствуя, как скрутило желудок от того, что он осмелился сделать. Ее мужа шаман не боялся. Мало кто из мужчин имел дерзость даже говорить с ним, и Кокэчу не сомневался, что мог бы выставить ее мужа за дверь. В конце концов, шаман был духовным наставником самого хана, и именно он, Кокэчу, приносил Чингису одну победу за другой.
Подумав об этом, Кокэчу прикусил губу. Расскажи Тэмулун Чингису о своих подозрениях, о руке, что так неосторожно шарила по ее бедрам и груди, и уже ничто в целом мире не спасло бы его. Шаман пытался убедить себя в том, что она ничего
Кокэчу стоял на перекрестке, наблюдая, как две девушки ведут под уздцы низкорослых коней. Проходя мимо, девушки поклонились, и шаман одарил их снисходительным взглядом. Его авторитет непререкаем, подумал он, его тайны не будут раскрыты. Многие женщины в лагере не дождутся мужей с войны. Ему достанутся лучшие, когда он примется утешать их в неизбывном горе.
Рассвет еще не позолотил землю, а те, кто остался в живых из десяти полных туменов, покинули пепелища догоревших костров и собрались вместе. Не было ни одного тумена, который не пострадал бы в боях, а некоторые теперь насчитывали всего по нескольку тысяч бойцов. Воинов, получивших слишком тяжелые ранения, оставили в перевозном лагере залечивать раны или тихо умирать рядом с соратниками. Шаманы, которые могли бы зашить их тела и вылечить их, были сейчас далеко. Многие тяжелораненые просили о быстрой смерти. Им даровали ее одним ударом меча, оказав все положенные почести.
В тишине сумерек свежий ветерок с равнины холодил и вызывал дрожь. Чингису слышались голоса мертвых. Он склонял голову перед именами павших командиров, таких как Самука или Хо Са.
Понадобилось бы немало времени, чтобы перечислить их всех. Монголы потеряли двадцать три тысячи убитыми, искалеченными или пропавшими без вести в сражениях с армией шаха. Ужасная потеря для войска и страшный удар для народа. Медленно закипала злоба в груди, когда Чингис искал взглядом знакомые лица и не находил их в рядах своих воинов. Муж его сестры, Палчук, числился среди мертвых, и Чингис предвидел реки слез по возвращении в лагерь.
Хан внимательно следил за тем, как идет построение. Помимо стяга своего тумена, Чингис видел знамена Хасара и Хачиуна, Джебе и Субудая, Чагатая, Джелме и Джучи. Хан распорядился, чтобы воины неполных туменов заняли места убитых, и восемь новых туменов восстали из пепла. Все, от четырнадцатилетних мальчишек и старше, могли теперь называть себя бывалыми бойцами. Чингис знал, что они не подведут.
Он опустил руку, чтобы пощупать голень, но боль и мокрая повязка на ноге лишь заставили его поморщиться. Наверное, ранили его вчера, но теперь он уже и не помнил, как это произошло. На ногу Чингис встать не мог, поэтому привязал ступню к стремени, чтобы можно было ехать в седле. Некоторые воины потеряли в боях части доспехов, получив взамен глубокие раны, перевязанные теперь полосками грязной ткани. Другие из-за серьезных ранений страдали от жара и обливались холодным потом, который не остужал их даже на утреннем ветру. С хмурой злобой на лицах они сидели в седле, дожидаясь рассвета и появления врагов. Никто не спал в эту ночь, все ужасно устали, но ничто не выдавало ни их боли, ни слабости. Они потеряли родственников и друзей. Дни сражений выжгли в их душах все, кроме холодной жажды мести за павших.
Когда достаточно рассвело, Чингис увидел войско врагов. Вдали горны затрубили сигналы тревоги. Хорезмийцы заметили поджидавшую их огромную армию и почти прекратили движение. Вид монгольского
Чингис объявил наступление, и тумены двинулись следом за ним. Две тысячи всадников передней шеренги выставили копья, чувствуя напряжение в усталых, израненных мышцах. Остальные обнажили мечи. Дистанция между противниками сокращалась.
Вскоре Чингис увидел двух хорезмийцев, бежавших к нему с белыми флагами в руках. Он удивился: неужели они хотят сдаться? Однако это уже не имело значения. Не время было просить о милосердии. Чингис лично знал многих из тех, кто пал в боях, и теперь для врагов у него остался только один ответ – тот, которого от него ждали бы души убитых товарищей, если бы смотрели сейчас с неба на землю. Когда парламентеров с белыми флагами растоптали копыта монгольских коней, тихий стон прокатился над остатками шахского войска. Собираясь с последними силами, они готовились к битве.
Сорок слонов вывели вперед, но Субудай снова велел своим лучникам стрелять по ногам животных, и взбешенные слоны бежали назад, сминая все на своем пути. Даже монгольские всадники не смогли бы причинить шахскому войску больший вред.
Копья почти одновременно вонзились в ряды противника, и Чингис приказал трубить в рог. Чагатай начал молниеносную атаку на правом фланге, Джучи одновременно атаковал слева. В лучах восходящего солнца монголы снова принялись рубить и кромсать врага. Удержать их было нельзя. Как невозможно было отбросить назад.
Тумен Чагатая нажимал справа, скорость и напор его воинов несли их к самому центру вражеского войска. В общей суматохе и шуме уже никто не докричался бы до него, чтобы вернуть назад. Конница Джучи растеклась вдоль левого фланга противника, отсекая мечами мертвых от живых. Сквозь битву Джучи видел, как глубоко внедрился Чагатай в массу перепуганных хорезмийцев. Всего несколько сот шагов разделяло братьев, когда волна мусульман как будто поглотила Чагатая. Джучи закричал. Ударил коня пятками и повел своих воинов за собой, врезаясь, словно копье, в корчащееся тело хорезмийского войска.
Колонны Джебе и Субудая сражались с таким упорством, что передние шеренги врагов отошли далеко назад, по колено утопая в крови. Без командира среди хорезмийцев царил полный хаос. Чагатай и Джучи крушили их до тех пор, пока не сошлись. Лишь несколько измученных, запыхавшихся воинов разделяли двух братьев.
Всадники монгольского хана посеяли ужас в сердцах хорезмийцев, и они дрогнули. Тысячи бросали оружие и пытались бежать, но монголы не колебались. Повернувшиеся спиной враги безжалостно получали удар за ударом, и к полудню их войско рассеялось, остались лишь мелкие группы людей, отчаявшихся спасти свою жизнь. Резня продолжалась без передышки. Кое-кто из мусульман падал на колени и, истошно крича, молил о пощаде, пока голову не сносил монгольский клинок. Монголы стали похожи на мясников, но им нравилась эта работа. Они действовали решительно и хладнокровно. В яростной схватке мечи раскалывались на куски, и тогда они подбирали с земли кривые широкие сабли. Точно завороженные, хорезмийцы не смели увернуться ни вправо ни влево, и острые копья пронзали насквозь их тела.
Наконец осталось лишь несколько сотен. Они подняли раскрытые руки вверх, показывая, что безоружны. Чингис прорычал последний приказ, и шеренга всадников с копьями помчалась вперед. Хорезмийцы в ужасе вскрикнули, но быстро умолкли, когда шеренга монголов прокатилась по ним. Монголы вернулись. Спешившись, они рубили мертвые тела на куски, пока не схлынула злоба.
Монголы не праздновали победу. С самого рассвета хорезмийцы едва ли давали противнику достойный отпор. Хотя монголы находили свирепое удовольствие в этой бойне, славы она принесла не больше, чем облавная охота.