Костры на башнях

Сидиропуло Поль Петрович

— Ну что ты… Ты у меня стойкая.

— Если бы… Если бы у меня хоть чуть-чуть было от твоей матери! Смотрю на нее… Клянусь, если бы не она…

— Мама прошла с отцом суровую школу.

Он наклонился, обхватил ее упругое тело крепкими руками, как будто она могла от него отстраниться, и поцеловал в сухие, горячие губы, и она, казалось, этого ждала, потянулась к нему, легкая, порывистая.

— Не думал, что выпадет такое счастье. — Он словно оправдывался, что не может укротить себя.

— Любимый, родной. Как хорошо, что ты приехал. Увидела

тебя, радостью наполнилось мое сердце.

Стояла тихая ночь. Трудно было поверить в то, что где-то тем временем идут бои, гибнут люди. Покачивались свисающие над окном листья вишни, и легкий ветерок проникал внутрь комнаты, которую матовым светом освещала луна.

Виктор устал, но сон не брал. Кто знает, много ли таких ночей еще выпадет на их долю?! Там, в окопах, а затем на госпитальной койке он не мог предположить, что очень скоро, до окончания войны, выпадет ему счастливая возможность оказаться дома, лежать с женой, обнимать и целовать ее.

— Мама твоя, наверно, очень любила мужа. — Надя не могла выговориться, снова заговорила о свекрови, невольно сравнивая ее с собой. — Еще бы, если не захотела больше выходить замуж. Я вот год без тебя, а думала, с ума сойду.

— Такого мужества всем нам подчас не хватает, — заключил Виктор, коснувшись оголенного плеча жены.

— Виктор… — Она приподнялась, склонилась над ним, секунду-другую думала и, теребя локон темно-русых волос, упавших на высокий лоб мужа, заговорила, едва сдерживая волнение. — Нехорошо как-то получилось. Мне так неприятно. Мама поначалу обиделась, но потом, мне кажется, и она меня поняла…

— Опять из-за этих Татархановых?

Она кивнула.

— Вам не о чем больше говорить? — усмехнулся Виктор.

— Понимаешь, ходили коллективно в кино. А кто-то наболтал.

— У мамы Татархановы — больное место.

— Если откровенно, мне по-человечески жаль Азамата.

— Я тебя нисколько не упрекаю, что ты!

— Ты у меня самый лучший в мире. — Она поцеловала его. — И вообще мне повезло. И с мужем, и со свекровью. И сын у меня… Если бы не война. А кто пригласил меня в клуб горняков? Азамат. Откажи ему тогда — не встретила бы тебя.

— Встретились бы. Непременно!

— Ты прав. Разве могли мы не встретиться? Исключено! — Надя сидела в кровати, поджав ноги. — Скажи, Виктор, — заговорила она совсем о другом, — что происходит? Как все это можно объяснить? Фашисты — вон уже где! Представить невозможно. Детям рассказываем о том, что наша армия непобедима, а тут…

— Объяснить такое, конечно, сложно. — И Виктор приподнялся. — И мне многое не совсем ясно. Но убежден — долго такое не может продолжаться. Горы за нами.

Надя и в это утро поднялась рано, когда муж еще спал, вышла из дому. Быстро прошла несколько кварталов до больницы, торопливо и как-то торжественно простучала высокими каблуками по крашеным доскам пола в коридоре.

Строительной бригадой руководила завхоз школы Маргарита Филипповна Кузнецова, крупная пожилая женщина, потерявшая руку по локоть

в гражданскую войну. Суровая на вид, вроде бы чем-то недовольная, но необыкновенно доброй души. Некоторых учителей, правда, удивляло не совсем педагогическое обращение завхоза: молодых и немолодых преподавателей называла она по имени и обращалась ко всем на «ты». Однако никто не протестовал, не возмущался, да и обращалась она с такой душевной теплотой, что вряд ли кого-то могло это обидеть.

— Девочки, хорошие мои, — предложила она учителям, когда понадобилась их помощь, — надо подсобить нашим медикам. Ничего, что мы не строители. Надеюсь, красить, белить каждый из нас сможет? Не раз, должно быть, приходилось.

Потом она и учащихся старших классов к работам подключила.

Надя шагнула в небольшую темную комнату, которая служила раздевалкой, и тотчас оказалась в объятиях женщин. Все называли ее счастливой, и она, не удивляясь тому, что очутилась в центре внимания сослуживцев, принимала как должное чистосердечные поздравления. Всех облетела весть о том, что муж ее приехал с фронта.

— А мне сказали, — добродушно высказалась Маргарита Филипповна, — будто Надежда сегодня не явится. У нее уважительная причина. Выходит, не знают они нашей Наденьки. Вот ведь она, золотце наше! Да с таким настроением все заработаем. Назло всем фашистам!

Когда от Надежды отступили наконец женщины, когда она повязала голову косынкой и появилась с щеткой в руке, к ней подошел Азамат.

— Может быть, и мне позволишь поздравить тебя? — Он взял ее руку и, не выпуская из своей, продолжал неторопливо и ласково: — Я очень рад за тебя… И за Виктора, разумеется. Живой, невредимый, как говорится. Да, да… Я понимаю твое состояние.

— Спасибо, спасибо, — смутилась она.

Азамат как будто заглянул ей в душу и понял, что творится с ней.

— Как он? Почему долго не давал о себе знать?

— Был ранен, лежал в госпитале. Сейчас чувствует себя вроде бы нормально. — Лицо Нади запылало, и снова она не могла удержаться от сияющей улыбки.

— Надолго приехал? — продолжал расспрашивать Азамат странно хриплым, осевшим голосом.

— Да нет. — Надя и сама толком не знала, на какой срок муж приехал, какое конкретно задание будет выполнять в горах и можно ли ей на этот счет распространяться, и поэтому отвечала неопределенно, а у Азамата могло сложиться мнение, что она от него что-то скрывает.

— Понятно, — вымолвил Азамат так, словно и сам сообразил.

Надю удивил его тон:

— Что ты этим хочешь сказать?

— То, что всем известно. Драпаем…

— Азамат, миленький! — донесся из соседней комнаты голос Маргариты Филипповны. — Принеси-ка девочкам из подвала краску.

— Сейчас! — крикнул он в ответ, а потом тихо добавил: — И кому это теперь нужно?

— Что ты имеешь в виду? — удивилась Надя.

— Весь этот трудовой энтузиазм. Кому нужен этот нелепый сизифов труд, когда не сегодня-завтра все достанется немцам?.. Вон они уже подступают к Нальчику.