Костры на башнях

Сидиропуло Поль Петрович

Тариэл Хачури, заметно вытянувшийся и окрепший за два года, что прошли после нападения на их село германцев, напросился повести бойцов кратчайшим путем.

— Возьмем его с собой? — спросил командира Соколов.

— Наш следопыт уже проявил себя однажды, — согласился Тимофеев, вспомнив прошлое.

Вскоре бойцы были в пути; продвигались по глубокому, местами до полуметра, снегу. Не поспевала за пехотой артиллерия, и приходилось подчас оставлять орудия, которые невозможно было втащить на обледенелые склоны. В снежных

сугробах застревали кони, тяжелый груз брали на свои плечи бойцы.

Вновь привелось побывать в знакомых, хоженных Василием и Алексеем вместе с бойцами-однополчанами живописных горных местах.

— Ну что, Ващенко, повторим переход Суворова? — шутили бойцы, как только выпадала короткая передышка.

— Так, видать, загорелось. И свершилось вот, — откликнулся Ващенко, морщась, как от яркого солнца, в добродушной улыбке.

— Во всем бы так.

— Теперь определенно будет так, как того захотим. Конец-то близок. Там, на Черном море, добьем интервентов.

— Понятно — отступать им будет некуда.

— Твоими бы устами да мед пить.

Несмотря на трудности, люди находили силы и для шуток.

А затем снова — в путь. На обледенелых камнях скользили даже хорошо подкованные кони. Им пытались подсобить бойцы.

— Ну, родимые! — скользя по глянцевому слою льда, кричали красноармейцы.

И удавалось все-таки осилить непреодолимое, казалось бы, препятствие.

К вечеру шестого марта бригаде Тимофеева удалось наконец выйти к железнодорожному тоннелю и захватить вход. Значительно дольше продолжались бои в районе выхода, на станции Ципа, пока не пришли на помощь бойцы других подразделений.

Комбриг Тимофеев после этих боев был представлен к награде, уже второму ордену Красного Знамени. Вот что писалось в представлении:

«Своей неустанной работой и сознательным отношением к делу Тимофеев В. С. совместными усилиями с комиссаром части тов. Соколовым А. В. воспитал в бойцах мужество и стойкость, преданность делу партии и нетерпимость к врагу. Во время ранения комдива Тимофеев взял командование дивизией на себя. Своей находчивостью, хладнокровием и умелым маневром Василий Сергеевич разбил в тяжелейших условиях противника под Сурамом, не дал ему возможности взорвать тоннель…»

Орденом Красного Знамени был награжден и военный комиссар Алексей Викторович Соколов.

Весной двадцать первого года наступил долгожданный конец затянувшейся войне.

Настало время друзьям прощаться. Василий и Алексей обнялись: Тимофеев поехал в военную академию РККА, а Соколов вернулся к мирному труду. Уже в 1938 году, получив назначение командующим войсками Закавказского военного округа, Тюленев взял к себе и Тимофеева. «Принимай дивизию», — сказал он ему.

С тех пор снова бок о бок служили. Вместе и с первых дней войны…

— До Минеральных Вод, — снова заговорил Василий

Сергеевич, — доставим тебя на самолете. А там — рукой подать тебе до дома.

— Дома?

— Ты все еще думаешь, что я шучу?

Теперь Виктор понял, что Тимофеев не шутит.

— Дня три-четыре пробудешь дома, — продолжал он. — А затем — в горы. Примешь батальон ополченцев, получишь горное снаряжение…

— Ах, вот оно что! — сообразил Виктор. — Значит, фашисты надеются покорить Кавказ? Думают пройти к нашим вершинам?

— И понадобились профессиональные альпинисты, — слегка кивнул Тимофеев.

Потянулись окрестные дома Москвы, гремели на поворотах трамваи, лениво струился дым из заводских труб. Виктору показалось, что нет войны, а ужасы боев под Москвой, в которых и он принимал участие, вспомнились, как далекие кошмарные сны.

Он отвернулся к окну, представил, как удивятся и обрадуются его неожиданному появлению мать и жена. Мать умела себя сдерживать, но Надя… Тяжелый осадок остался у него в душе от прощальной ночи, долго стояли перед ним печальные глаза жены. Тогда, в постели, она расплакалась и вскрикнула:

— Все! Я никогда не увижу тебя больше! — И крепко обвила его шею руками, словно пытаясь удержать мужа.

В какой-то момент он не совладал с собой, отстранился от нее, рассерженный, и грубовато отчитал ее:

— Что это ты меня раньше времени хоронишь?

— Боже! — Надя будто только теперь осознала смысл оброненных слов. — Прости. Пойми и не ругай, пожалуйста, — продолжала она с виноватым видом. — Стала бы я говорить такое? Это выше моих сил, понимаешь? Мне кажется, я никогда не увижу тебя. Ты уедешь — и всему наступит конец.

Она вытерла слезы и замолчала, взяла себя в руки: очевидно, выговорилась, поплакала — и полегчало, как это бывает. И заговорила далее поспокойнее, рассудительнее:

— Прошу тебя, не обращай на мои слова внимания. Поцелуй меня. Такое говорю тебе на дорогу. Любимый. Такая уж я… одни эмоции. Не сердись. И не придавай моим истерикам значения. А все, милый, потому… Счастье переполняло мое сердце. Сама себе боялась порой признаться. Да что это со мной происходит, боже?! Все больше и больше тебя люблю. Сердце, кажется, вот-вот выпрыгнет…

Он обхватил ее крепкими руками, прижал к себе; горели влажные, окропленные слезами Надины щеки, а ее обнаженная спина, несмотря на теплую летнюю ночь, показалась холодной. Да и знобить ее стало.

— Ну-ну, что ты, родная?! — Виктор обнял ее покрепче, словно пытался обогреть, горячими ладонями.

…Надю Виктор полюбил сразу. Сразу, как только увидел ее в клубе горняков на танцах, сказал себе: вот она — девушка моей мечты! На сердце Виктора стало тревожно и радостно. Тревожно оттого, что не знал — понравится ли девушке, а радостно оттого, что встретил наконец ту единственную, на которой охотно, не раздумывая, женился бы.