Костры Сентегира
Шрифт:
Ну а мне бывшие узники и будущие эмигранты преподнесли Бархата. Вороной жеребец с приливом арабских кровей, которые нисколько не испортили чистоту наших могучих малюток. Впрочем, это сейчас увлекаются миниатюризацией и возвратом к исконному генотипу: настоящие лэнцы бывают самые разные.
— Я уже понял.
Они переглянулись с усмешкой.
— И что — дело одним непарнокопытным ограничилось?
— Догадлив. То кольцо, что всё время всплывало в разговорах, с ободом в виде виноградной лозы, тоже после того появилось, и принёс его Карен. Надел на палец и говорит:
— Носите не снимая, камень по мере сил не показывайте, а что оно значит — вам либо
— Карди, а Эррант — это и есть Эррат? По какую сторону стен она тогда находилась?
— Для чужих — не Эррант и не Эррат. Эррата Дари, лучшая из лучших, — поправила Карди. — Примерно то же, что индийская девадаси, но с достоинством и благородством гейши: знаток обрядов и блюстительница традиций, сосуд для новшеств, однако не даёт себя поработить ни тем, ни другим, ни третьим. Ни людям. Из того же гнезда, что Карен, но вту пору они и в самом деле ещё не сравнялись. Была позже официальной спутницей Армора, пока тот властвовал в Лэн-Дархане, ну и моей старшей подругой тоже. Как по-твоему, стоит еще уточнять?
Сорди хотел сказать, что уточнить нужно бы еще многое: насчет силта, и Волка, и того, кем же всё-таки была в Вечном Городе сама Карди, — но не рискнул испытывать ее терпение.
«Еще не вечер, — подумал он. — Этот день пока не кончен — а завтра будет новый, ничуть не менее чудесный».
XII
— Хитра наша милая Эррант, ох как хитра, — проговорила Кардинена, поворачиваясь перед зеркалом то одним, то другим боком. — Так меня удовольствовала, что и отказаться невместно. Память нестираемая. И нарядить тебя в юбку тоже рука не поднимается. Как-то уж чересчур круто, ты не находишь? В фустанелле на худой конец есть нечто брутальное и старогреческое…
— Кажется, без твоей выдумки было бы еще хуже. Я только не пойму смысла и того, и этого, — Сорди дожидался своей очереди покрасоваться, стоя в одной рубахе с рюшечкой понизу и штанах с сапогами.
— Мы с тобой вроде как хранители древней веры в Тергов. Змея — вельми почитаемое здесь хтоническое божество, особенно отражённая в зеркале. Считается, что от того само зеркало имеет право расколоться, ибо не имеет права отражать божественную суть, скрытую под внешним покровом бытия. То есть оно, как и любая картина, тщится проникнуть в душу предмета и не умеет в силу несовершенства своей тварной природы. Дракона нередко так и изображают — с зеркалом в когтистой лапе. А поперёк всего зеркала трещина змеится. Тавтология такая, понимаешь… Кстати, ты своего зеркальца не потерял? Смотри, оно закалённое. И не сдваивай его, не показывай другому такому же — пламень с небес приведешь похуже прежнего.
— То, что ты сказала, — полная правда или нет?
— Умён становишься. Если бы прямо меня лгуньей назвал — мало бы тебе не показалось. Отвечаю: правда, но и верно не вся. И насчет зеркальной магии, и насчет нас самих. Посвятили себя, это верно: но отдать пока не умеем и боимся. Причём оба.
— Я вообще себе такого не представляю. Карди, но ведь тебе ничего не стоит нарядиться в прежнюю одежду.
— Спасибо, милок, что разрешил. Постирать её уже озаботился?
— Ох, прости.
— Да не пугайся: здесь любое бельё отдают в стирку, чтобы своих нежных ручек не мозолить. И здесь, кстати, не горы, чтобы во всём домашнем на улице ходить.
— Почему в городе так не любят разнополые пары?
— Ну отчего же. Вообще-то здесь терпимость. Просто считается, что размножение, в отличие от легковейных телесных услад различного калибра и окраски — дело интимное, и не
— Затейливо. И в самом деле — место карнавала. А есть такие, кто в одиночку ходит?
— Производители и ублажатели. Чьё мастерство ценится более прочих и более прочих идёт в дело после выхода из здешних стен. Ты вот что думаешь по поводу своего личного брака с той самой Софьюшкой? Нет ничего глупее — венчать девственников с тем, чтобы они на своем горьком опыте постигали азы. Но если девушку до замужества не учат быть кухаркой, экономкой, бухгалтером и кастеляншей, юношу — ремесленником и бодигардом, они не стоят в браке ничего. А насчет искусства возлежания вместе и деторождения как побочного продукта муз оба они изначальные профаны, никакие книжки не помогут, даже если и позволены государственным строем. Вот и выходит типа того: он в нее опростался, она захватила воробышка и понесла его по жизни. Супружество — труд тяжкий, даже будучи заключен по сердечной склонности.
— Я понимаю не всё, что ты говоришь.
— Господи милосердый, да ты что — никак девственник?
— Может быть, и да — в твоём смысле.
— А на свой собственный пол лишь тайком облизывался? И с женой не спал? То-то она на тебя пророкам твоим нажаловалась. Чтобы последили хорошенько.
— Откуда ты знаешь?
— На семь пядей в землю вижу. И таким вот сокровищем правоглавники понапрасну прокинулись! Да на тебе в пору было крест ставить. Или там — икс и игрек. Как на святом.
— По-твоему, такое, как у меня, — и вовсе не грех, а…
— Неоценимая и неоцененная доблесть, мой милый. Эх, молодёшенек ты и всю жизнь проходил в шорах, иначе бы знал, что способов, коими ублажает свою плоть человечество с самой первобытности, — буквально океан. Это раздельное владение женщинами и супружеские ячейки — нововведение.
— Знаю о том.
— Энгельсизм-морганизм, ага. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Этнологическую периферию социалисты вытащили в центр, да так и оставили. А то бы поняли еще, что гомо-гетеро-, транс- и прочие, куда более экзотические варианты сексуальности заложены в нас природой изначально. Конструктивный хаотический момент.
— Карди, ты уж слишком преисполнена полемического задора. Я снова мысли не улавливаю.
— Это когда ты ее ловил, скажи? Только и делал, что извращал меня по-своему.
— Что же ты меня не накажешь?
— Коплю обиды.
Во время разговора она сняла своё «исламское» платье и пробовала приладить слуцкий пояс непосредственно к шароварам, делая поперечные витки и перекидывая через плечо, как сари. Выходило странновато.
— А насчет моей затейливой мысли — объясню, так и быть. Понимаешь, истинных геев обоего рода рождается и в самом деле очень немного: это резерв природы, как бы образец, который сам себя множит в пограничных ситуациях, когда нашей общей матери становится невмоготу носить на себе размножившееся человечество. Если гейство как модус поведения перенимают обычные люди — ситуация разряжается. Если его начинают преследовать хотя бы на словах, как в эпоху Ренессанса, или на деле, как в Средние Века, в ход идут чума, французская болезнь, церковный раскол, тридцатилетние и семилетние войны, охота на ведьм, иприт с люизитом и на худой конец испанка.