Костя в школе. Началка

Теплова Евгения

– Лапками, лапками, – скорее поправляюсь я.

– А чем отличаются ножки от лапок?

К этому моменту я уже порядочно взмок.

– Лапки мохнатые, – выдаю я первое, что приходит в голову.

– А у ящерицы, значит, ножки?

Тут меня такая злость взяла, что я не вытерпел.

– У ящерицы, – говорю, – копыта.

Дядя-психиатр сразу весь преобразился – глаза над очками округлились, тонкие губы вытянулись в улыбку, рука изготовилась за мной записывать.

– Да, – обрадовался я, – у ящерицы четыре копыта. Я лично слышал,

как она цокает ими по камню.

И я зачем-то начал изображать гарцующую ящерицу, с трудом цокая пересохшим языком.

– Довольно паясничать, – остановил меня доктор. – Пригласите следующего.

– А вы не слышали? – поинтересовался я напоследок.

И зря. Что-то он мне там лишнего в карту начирикал, ну да ладно.

Никитке досталась поговорка «лучше синица в руках, чем журавль в небе». Так он принялся доказывать, что журавль в небе гораздо лучше, потому что красивее и свободнее. Дядя-психиатр возразить ничего не смог, и Никитка тоже огрёб от него какую-то заметку.

А у ЛОРа всё как обычно (почему, кстати, ЛОР, а не УГН?). Посовала в ухо-горло-нос холодные железяки и послала в другой конец кабинета слух проверять. И тут за дверью началась какая-то буча. Это Никитка прибежал от ортопеда (он ведь всегда за мной или я за ним), а девчонки его не пропускают. Да, я забыл их предупредить, но могли бы и сами догадаться. Стою я спиной к доктору, она уже числа шепчет, а я слушаю, как там Никитка отбивается.

– Тридцать восемь, – шепчет тётя настолько громко, что даже не интересно.

– Никита за мной! – кричу я девочкам через дверь.

– Пятьдесят шесть, – продолжает доктор ещё громче.

– И хватит шуметь! – злюсь я.

– Девяносто девять, – кричит мне тётя.

– Девяносто девять, – повторяю я шёпотом.

Ну, невролог с молоточком – это классика. (Почему, кстати, невролог, а не нерволог?) Мы с Никиткой поспорили: у кого нога не дёрнется, тот и выиграл.

Доктор за молоточек взялась, я ногу на ногу положил да как напрягу.

– Расслабь ножку, – просит тётя.

А я головой мотаю, говорить не могу от натуги.

Смотрю, она уже готовится что-то в карточку писать. «Ну, – думаю, – довольно с меня записки от психиатра, а то, чего доброго, лечиться отправят».

– Всё-всё, – говорю, – расслабил. Стучите как следует.

И она как стукнет, а нога как взбрыкнёт, тётя даже вскрикнула.

Никитка сразу за мной, и я не успел ему сказать, что затея вышла неудачная.

– Да что ж за дети у меня сегодня?! – слышу возмущение доктора.

Тоже мне, невролог и такая нервная.

Окулистка новых заданий не придумала.

Начала с цветных картинок в горошек. Я каждый раз забываю, в чём там подковырка. Смотрю во все глаза – девятка и девятка, больше ничего.

– Ну, что ты видишь? – торопит меня врач.

– Ничего особенного, –

говорю.

– Цифру видишь?

– Вижу.

– Какую?

Я головой повертел, пощурился, но кроме девятки так ничего и не выплыло.

– Девять, – отвечаю сокрушённо.

А оказалось правильно. Странные задания.

И ещё удивительное дело – табличка с буквами у них каждый год одна и та же, кто угодно запомнить может. Я, к примеру, на всякий случай запомнил, чтобы мама не расстроилась – она ж за моё зрение переживает.

Как полагается, один глаз прикрыл, бодро всё называю.

– Отлично, – говорит тётя, – теперь закрой правый.

А там ещё две строчки в самом низу.

– Почему? – возмущаюсь я. – Я и дальше знаю.

– Ну давай, – соглашается доктор.

Я там буквы не различаю, но куда палочка показывает, вижу и по памяти называю. Тётя удивилась и перешла к другой таблице, для маленьких. Там не буквы, а картинки. И я их не учил.

– Ну? – говорит доктор.

Молчу.

– Видишь?

– Самолётик.

– Нет.

Вернулись к буквам, опять всё назвал. К картинкам – молчу.

Тётя уже и лампочки проверила, и свои очки протёрла, но ничего не поймёт. Раз пять она туда-сюда моталась, умаялась. Села у своих табличек и куда-то в стену глядит. Мне её жаль, но признаться-то страшно.

– Ты что, – осенило тётю, – буквы выучил?

Я кивнул.

Тётя вздохнула с облегчением и пошла мне карточку заполнять.

Вот я бегу на всех скоростях от окулиста к дерматологу, где мне Никитка очередь держит, смотрю – небольшое столпотворение. Заглядываю – а у стены сидит на корточках и горько плачет Вергилия Спицына.

– Что случилось? – спрашиваю я у Маруси Скворцовой.

– Боится сдавать кровь из пальца.

– А-а. И как быть?

– Не знаем.

– Вергилия, – говорю, – я там уже был. Ничего страшного. У них теперь новые пистолетики такие – чпок и всё.

Но от моих чпоков Вергилии стало ещё хуже.

– А хочешь, я вместо тебя сдам? – не растерялся я.

Вергилия подняла заплаканное лицо, и все обернулись на меня.

– Там же имя надо называть, а ты всё-таки мальчик, – верно подметила Маруся.

– Это поправимо, – ответил я.

И мы отправились всей толпой в туалет. Подоспел разгневанный моим опозданием Никита, я ему вкратце изложил план, и он согласился выступить посредником – помочь нам с Вергилией поменяться одеждой! Я надел голубую блузку и розовую в цветочек юбку, которая, к счастью, оказалась шортами. А туфли с бантиками мне оказались не малы, а велики. Маруся Скворцова сняла со своих косичек резинки и завязала мне два хвостика, какие обычно носят двухлетние девочки, у которых ещё волосики не отросли до настоящих хвостов. В таком невероятном виде я пошаркал сдавать кровь. А Вергилия осталась в туалете. Ведь Наталья Сергеевна тоже была в поликлинике и попасться ей на глаза не хотелось.