Костюм Арлекина
Шрифт:
Сыч между тем рассказывал, как сегодня в шестом часу утра полицейские, проходя Знаменской улицей, возле трактира увидели на земле эту голову, подобрали ее и отнесли в участок. Там она и пролежала без всякой пользы, пока не попалась на глаза ему, Сычу, зашедшему туда совершенно случайно.
— Ну а сюда-то ты ее для чего приволок? — устало спросил Иван Дмитриевич.
— Толкуют, австрийскому консулу голову отрубили. Думал, она.
— Кто толкует?
— Народ.
— Где?
— Везде. Я, к примеру, от водовоза слышал.
Иван Дмитриевич вздохнул: да-а! Еще фонарей не зажгли, а молва уже весь австрийский дипломатический корпус под корень извела: посла, дескать, зарезали, консулу
Неужели кто-то сознательно распускает такие слухи? Он покосился в сторону рояля. Вест-ницей надвигающегося хаоса казалась эта голова. Рассматривать ее не хотелось, но краешком глаза отметил все-таки, что мужская, с бородой и усами.
— Забери ее. Вместе с газетой, — велел Иван Дмитриевич и спохватился. — Нет, обожди. Говоришь, на Знаменке возле трактира нашли?
— Да.
— Там их много. Возле какого?
— «Три великана», Иван Дмитриевич.
— Забирай и покажи половым. Если признают, сразу мне доложишь.
— Слушаюсь.
Полицейский, все это время не проронивший ни слова, раскрыл мешок и прижал его одним боком к роялю, а Сыч, не касаясь мертвой головы, на газете начал подтягивать ее к краю рояльной крышки, чтобы затем уронить прямо в мешок.
Когда наконец она туда упала, Иван Дмитриевич вынул из бумажника наполеондор, найденный под княжеской кроватью, и на ладони протянул его Сычу.
Тот расплылся в счастливой улыбке:
— Это мне? Ох, Иван Дмитриевич, балуете вы меня!
— Шиш тебе! Разбежался.
— Чего тогда дразните?
— Ты посмотри на нее хорошенько, чтобы запомнить. Это французская золотая монета, на ней император Наполеон Третий… Запомнил?
— Ну, — скучным голосом сказал Сыч.
— Значит, так, — распорядился Иван Дмитриевич. — Двигай на Знаменку, а как с головой разберетесь, пойдешь по церквам, поспрашиваешь, не заказывал ли кто заупокойный молебен отслужить на такую денежку.
Потом он прошагал к двери, распахнул ее и позвал:
— Константино-ов!
Тот слонялся по коридору в ожидании, когда любимый начальник сменит гнев на милость, и явился мгновенно.
— Видишь? — показал ему Иван Дмитриевич все тот же наполеондор.
— Вижу. Не слепой.
— Ты чего так отвечаешь? Обиделся, что ли?
— А вы как думаете! Я вас тут с утра караулю, не жрамши, а вы меня ни за что про что из-за стола выгнали.
— Ладно, сочтемся. Ступай сейчас по трактирам, попробуй разузнать, не расплачивался ли сегодня кто-нибудь такими деньгами. Для начала на Знаменку загляни. Помнишь, какие там трактиры?
— «Избушка», «Старый друг», «Калач», «Отдых рыбака», «Три великана», «Лакомый кусочек», — отчеканил Константинов.
— Вот тебе эта монетка, спрячь. Показывай ее, но в руки никому не давай. Сумеешь узнать что-то путное — будет твоя.
Последнюю фразу Иван Дмитриевич из человеколюбия произнес уже после того, как Сыч и полицейский с мешком покинули гостиную.
Много позднее в Петербурге, обрабатывая свои записи и добравшись до эпизода с отрезанной головой, Сафонов зацепился мыслью за слово «газета». На другой день он пошел в читальный зал Императорской Публичной библиотеки, где попросил принести ему несколько газетных подшивок двадцатилетней давности, с номерами за конец апреля и начало мая 1871 года. Для верности хотелось сопоставить то, что писала про убийство князя фон Аренсберга тогдашняя пресса, с тем, что рассказывал
Между тем, излагая события тех дней, Иван Дмитриевич жаловался, что невозможно было выйти из княжеского особняка на улицу, чтобы не наткнуться на репортера, норовившего задать ему какой-нибудь дурацкий вопрос.
Все это было по меньшей мере странно. Наскоро проглядев газеты, Сафонов начал просматривать их внимательнее в надежде обнаружить хотя бы крохотную заметочку о гибели авст-рийского военного атташе.
Первые полосы всюду занимали обширные корреспонденции о боях под Парижем: инсургенты отбивают атаки версальских войск, форт Исси переходит из рук в руки, наполненный листовками Коммуны воздушный шар поднялся над городом, но из-за отсутствия ветра все листовки упали на пролетарское Сент-Антуанское предместье, которое и без того не нуждается в пропаганде социалистических идей. С негодованием отвергалось беспочвенное утверждение одного берлинского еженедельника, будто генерал Домбровский, едва ли не самый популярный из повстанческих генералов, по происхождению русский. Нет! Он хотя и российский подданный, но поляк.
О чем еще писали газеты в те дни?
В Англии предложение дать избирательное право женщинам отвергнуто парламентом: за — 151 голос, против — 220.
В Одессе закончился трехдневный еврейский погром. Евреи призывают бойкотировать питейные заведения, где собирались погромщики. Студенты оцепили трактир «Золотой якорь», не пропускают туда посетителей. Полиция разогнала студентов.
За истекшую неделю в Петербурге зарегистрировано 89 случаев заболевания холерой.
Во время гуляния в Демидовском саду мадемуазель Гандон танцевала на открытой сцене канкан и привлечена к суду за нарушение приличий в публичном месте. На суде свидетель, жандармский подполковник Фок, отверг это обвинение, сказав: «Господа, о каком неприличии может идти речь, если танец исполнялся в мужском костюме? Ведь ничего же не было видно!»
Арестован бессрочноотпускной солдат Иванов, который подделывал жетоны общественных бань для простонародья и получал по ним чужую одежду.
Касторовые шляпы, шубки на кенгуровом меху, средства против облысения, паровые котлы, минеральные воды и т.д. Реклама.
Погода неустойчивая, хотя Нева уже вскрылась. Северная весна, последние полосы пестрят объявлениями о сдающихся внаем дачах. Здесь же траурные каемки некрологов, но искомого имени среди них тоже не обнаружилось.
Лишь по дороге домой Сафонов сообразил, что в 1871 году еще не был принят новый цензурный устав, каждый номер каждой газеты цензоры прочитывали до того, как он отправлялся в типографию. Естественно, все лишнее вычеркивалось. Шувалов, очевидно, отдал соответствующие распоряжения, и ни одно известие о трагедии в Миллионной так и не сумело просочиться в печать.
При этом цензура постыдно проглядела следующий факт: «Санкт-Петербургские ведомости» уверяли своих читателей, что 25 апреля в столице было 12 градусов по Цельсию, солнечно, а «Голос» настаивал на температуре почти нулевой, с дождем и мокрым снегом.
ГЛАВА 3
ВИНТОВКА ГОГЕНБРЮКА
1
Иван Дмитриевич стоял у окна и дожевывал последний из бутербродов с безвредным для желудка белым куриным мясом, которыми снабдила его жена. Внезапно грянул звонок у входной двери. Через минуту камердинер ввел в гостиную нового посетителя. Молодой человек в военной форме, он отрекомендовался соответственно: