Косые тени далекой земли
Шрифт:
– Письменные принадлежности? У тебя, вижу, интересы все те же. Там что, новинку какую-нибудь продают?
– Да, говорят, запустили в продажу такой черный ящик, в него книгу забросишь, а он ее всю за минуту закладывает в память. Миниатюрный файл со световым дисководом.
Рюмон засмеялся:
– Не хочу тебя разочаровывать, но это газетная утка. По сведениям нашего агентства
– я знаю это от заведующего отделом новостей в области
Тикако сморщила носик:
– Я не хочу чая. И так за разговорами в гостинице выпила слишком много!
– Но для спиртного еще вроде бы рановато, – заметил ей Рюмон, и девушка засмеялась.
– Когда это ты понял, что для выпивки есть подходящее и неподходящее время?
Рюмон усмехнулся. Как и раньше, она за словом в карман не лезла.
– Не издевайся, прошу тебя. Я, к твоему сведению, уже давно не пил днем, как сегодня. Да к тому же я и выпил-то только два бокала – один шерри-брэнди, один вина. По сравнению с былыми временами и говорить не о чем.
– Это уже точно: тогда ты пил беспробудно, днем и ночью.
Рюмон промолчал.
Снова в груди ожило чувство горечи. Нет, она еще не забыла того, что случилось три года назад, но упрекать ее в этом Рюмон не мог.
В то время ей было двадцать пять, и в ней было что-то ослепительное. Она была не только красавица, но и умница: ее голова работала быстрее, чем компьютер. В ней каким-то невероятным образом совмещались детская непосредственность, с которой она радовалась карусели, с остротой ума, позволявшего ей блестяще рассуждать о Гёльдерлине.[Гёльдерлин Иоганн Христиан Фридрих (1770–1843) – немецкий поэт.]
То она была веселой, как солнышко над пляжем, то вдруг мрачнела, как ночное море. Контраст был так же силен, как между светом и тенью в Испании.
Она разрешила ему поцеловать себя лишь через три месяца после знакомства. И даже потом, однажды разрешив, она часто отстранялась от него. Если бы это можно было объяснить обычным женским кокетством, все было бы просто. Но Тикако была не такой женщиной, чтобы прибегать к уловкам. Может, у нее был жених, за которого ей нужно было выйти замуж по воле родителей? Или она имела горький опыт общения с ловеласом, оказавшись в его сетях?
Сколько Рюмон себя ни спрашивал, ответов на его вопросы не находилось. И, конечно, спросить у Тикако он не мог.
Однажды Рюмон, сильно напившись, проводил ее до дома в районе Накано. Чтобы дать ей понять свои намерения, отпустил такси у дома.
Тикако, однако, как и раньше, домой к себе его не приглашала. Оставив его, пьяного, в холле подъезда, она бегом поднялась по лестнице.
Рюмон и сейчас мог отчетливо вспомнить ураган ярости, который охватил его в ту минуту.
По правде говоря, что было дальше, Рюмон помнил только отрывочно.
Что он бродил вокруг ее дома, сомнений не было. Затем справил нужду на площадке для мусора, потом его рвало у грязной речушки, после чего он выпил пять маленьких бутылочек сакэ в палатке, где под бумажным фонарем продавали китайскую лапшу рамэн, а потом пять рюмок виски в закусочной, где прямо на стойке лежал пудель… Что же было дальше?
Такси остановилось. Они стояли на Гиндзе, напротив магазина «Итоя».
Рюмон мгновенно расплатился с шофером и вышел из машины одновременно с Тикако.
– Я вижу, ты по-прежнему настойчив, – проговорила девушка с укором, остановившись на тротуаре.
– Отрицать не стану. Но это не под действием спиртного.
Рюмон взял Тикако за руку и повел ее через дорогу, потом по улочке, начинавшейся сбоку от большого универмага и ведущей в сторону проспекта Сева.
Они зашли в небольшое кафе.
Дожидаясь, пока принесут напитки, Рюмон неторопливо произнес:
– Ты мне в тот раз не дала возможности объясниться.
– Я не хочу об этом говорить, – тихо сказала Тикако, кладя лимон в чай.
– Ты все-таки выслушай меня. Я не собираюсь оправдываться. Просто хочу, чтобы ты знала всю правду, и только.
– Смысла в этом нет – и три года назад не было, и сейчас не будет.
Не обращая внимания на ее слова, Рюмон выпалил на одном дыхании:
– Я не помню совершенно ничего из того, что делал в тот вечер в твоей комнате.
Тикако нахмурила брови и пристально посмотрела на него.
Каким-то образом, очевидно, держась за стены, Рюмон в тот вечер умудрился подняться по лестнице на третий этаж, к квартире Тикако. Но что случилось дальше – вспомнить ему никак не удавалось.
Когда он пришел в себя, то обнаружил, что одетый валяется на незнакомой кровати. Только позже он понял, что это была спальня Тикако. Торшер был опрокинут на пол, стол перевернут, косметика и всякие мелочи разбросаны по всей комнате.
Девушки в квартире не было, и только на столе в гостиной лежала записка:
«Не хочу вас больше видеть. Надеюсь, вы и сами понимаете, что сделали. В эту квартиру я больше не вернусь. Не звоните и на работу. Прощайте».
Рюмон расставил вещи по местам, придав комнате прежний вид, и вышел из дома в полном отчаянии.
По состоянию комнаты ему было совершенно очевидно, что он попытался взять Тикако силой и она упорно сопротивлялась. Никакие извинения положения не спасут. Ему показалось, что наиболее верный способ наказать себя – это навеки исчезнуть из ее жизни.