Кот баюн и чудь белоглазая
Шрифт:
— Они еретики! Хуже того — язычники! — вдруг окрысился отец Сысой, — Сарацины приняли учение Мухаммеда и завоевали огромные, невообразимые пространства! Их Халифат простирается от неведомых земель Китая до Королевства франков! Мухаммед отменил многие заповеди господа нашего Иисуса Христа и создал ересь, близкую к морали иудеев!
— То есть к первоисточнику, — хрюкнул Коттин.
— А сколько надежд возлагалось на мальчика из знатного рода, воспитанного в христианском монастыре! — вздохнул отец Сысой, не заметив подколки бывшего Кота. — Пойдём, сын мой, я проведу тебя в наш ковчег —
Коттин, несмотря на невыносимую жару, достал из мешка серую накидку, одел поверх рубахи. Накинув на голову капюшон, низко опустил его на лицо. Отец Сысой, заметив это, благосклонно кивнул:
— Это правильно. Лицо надо прятать. Несмотря на веротерпимость местного населения — лучше скрываться. Пока нас не станет много.
«Хорошо, что мои мотивы не противоречат твоей осторожности», — подумал Коттин, — «Ведь я прячусь не от людей, а от совсем других существ».
Сысой постучал в дверь условленным сигналом, за дверями завозились, что-то спросили. Священник тихо ответил, внутри стукнул запор, загремела щеколда, дверь со скрипом приоткрылась. Сысой шепнул заросшему волосами бородачу — дескать, этот со мной. Привратник оглядел Коттина на наличие меча, пробурчал тихо — сдать оружие. Бывший Кот развёл руки, показал ладони — нет, дескать, не притрагивался даже. Про драгоценный кинжал в сапоге не спросили — Коттин и не упомянул.
С порога нос бывшего Кота ударила чудовищная смесь аромата немытых тел, грязной одежды, кислятины и отхожего места. Узкий коридор вёл мимо коморок, отделённых друг от друга серыми кусками льняных полотен, кое-где рваных, кое-где прожженных углями.
— Сгореть не боитесь? — тихо спросил Коттин отца Сысоя.
— На всё воля Божья. Сгорим — прямо в рай попадём. В Божьих храмах свечи завсегда горят, и ничего — Господь спасает, — сообщил словоохотливый пастырь.
Коттин шёл, с любопытством поглядывая по сторонам. Сысой заметив это, стал пояснять:
— Здесь у нас блаженный Таисий — во имя Христа не стрижёт волосы и ногти, не моется, прикрыт лишь вервием — считает, что грех прикасаться к телу, созданным Богом, ножницами, грех носить одежды. Адам был гол, его таким Господь создал, а одежду после совращения богопротивной Евы дал Сатана (Сысой плюнул на пол и истово перекрестился при имени врага рода человеческого).
— Женщин ненавидит, никогда к ним не прикасался? Если все по такому пути пойдут — род человеческий вымрет, — странно посмотрев на Сысоя, повторно заметил Коттин.
— Это не для всех, сын мой, это путь для избранных! А здесь подвижник Гегемоний — стоит на одной ноге уже три года, в веригах и власянице, один крест чугунный пуд весит! Уж так он угоден Богу, так угоден!
— Спит стоя? — деловито осведомился Коттин.
— Подпираем жердями, как же. Святой человек! Даже за амбар на одной ноге скачет, опираясь лишь на костыль! — умилился пастырь.
— Нога болит?
— Ради славы Господней!
— А это кто тут орёт?
— Отец Моргоний деток грамоте учит! Видишь — четверо учеников у него. Греческие буквицы зубрят — святое Писание читать будут.
— Розгами вколачивает? Грамота —
— Ну что ты! Только ремнём! Без ремня не научатся и ничего не запомнят! Ленивые дети!
— Отец Сысой! Если не секрет — ты эллин?
— Господь наш сказал — нет ни эллина, ни иудея. Здесь я отец Сысой, в королевстве франков — патер Генрих, в Восточной Римской империи — протоиерей Иоанн…
— Единая Европа? Шире всяческих империй?
— А ты умён! — запнулся Сысой. — Как тебя зовут, говоришь? Нам нужны такие люди! Рим уже объединял когда-то весь мир. Но сейчас цивилизованный мир стал шире, чем бывший Pax Romana. Даже шире Европы.
— На весь мир замахнулись? Это же война…
— А мы к крестовым походам готовы. На сарацин, конечно. Разбили же их франки…
— Но Испания пала.
— И что? Мавры сели эмирами… но простой народ тайно исповедует веру Христа. Вот мы и пришли!
Квадратный зал был уставлен скамьями, на стенах висели иконы с ликами святых — Коттин узнал святого Николая — в прошлом свирепого пирата, раскаявшегося в конце жизни. Николай принял христианство, тайком раздавал нищим и детям ранее награбленное добро, проповедовал новую веру. Рядом висела икона апостола Павла. Коттин знал, (три года он потратил на изучении новой доктрины в свои прошлые «жизни») что этот ученик Христа никогда не видел Иисуса при жизни. Будучи гонителем евреев-христиан (тогда других и не было), а проще говоря, убийцей, грабителем и насильником Савлом, он встретил на дороге Бога в виде Духа святого, воссиявшего перед ним, упал… и восстал, как апостол Павел. Правда, адаптировавший Церковь, созданную Петром, к нуждам мира людей, а не мира ангелов. Коттин так и не понял, почему новую религию назвали христианством, а не павликианством…
Коттин сел в уголок, отосланный дланью отца Сысоя, натянул на глаза капюшон, притих, делая вид, что смиренно молится. Священник сел рядом, явно ожидая кого-то. Постепенно зал заполнялся — бородатые мужчины в простых одеждах, подростки — тихие и благообразные, женщины в платках по самые глаза, в чёрных платьях до земли…
Сидели тихо, молились, перешёптывались — Коттин заметил на многих устах радостные улыбки, глаза у христиан были добрые, почти блаженные… не от мира сего. Странно, но ему стало хорошо и спокойно.
Наконец, дверь, находившаяся в передней стене, заскрипела, оттуда вышла женщина в окружении нескольких бородачей с восторженными глазами — Коттин при виде дамы вжался в уголок, пониже натянул капюшон на глаза — его разбирал смех. Отец Сысой принялся бубнить Коттину на ухо историю местной святой — как она пришла из неведомых лесов в славный город Словенск, как встретила его, отца Сысоя, как изложила ему своими словами Символ веры и основы христианского учения. Это было воспринято, как чудо. Коттин, слушая поначалу святую вполуха, навострил слух — в последнюю их встречу, эта женщина не имела никакого представления о христианстве. Никак, и тут влияние старика Никона (и почему он не пожелал переселиться в Белозерск?), скорее всего, она встретилась на своём пути с Радимом… Чудеса, да и только. Поверить, что ли, и самому, в нового бога? Старые-то молчат…