Кот, который играл в слова
Шрифт:
– И что вы там обнаружили?
– Некоторые из лучших его вещей были заперты в чулан. Не знаю почему…
– Могу вам сказать почему, – заявил Квиллер. – Дэйв убрал их перед тем, как мы приступили к съёмке.
– Ох, – сказал Старквезер.
– А вы знали, что мы собираемся фотографировать квартиру Дэвида?
– Да, он упоминал об этом… Из головы вылетело…
– Говорил он вам, что намерен убрать кое-что из произведений искусства?
– Вряд ли…
– Дэйв говорил мне, будто у него были некоторые вещи, – он не хотел, чтобы публика знала,
Старквезер замялся;
– Некоторые из вещей были… ну…
– Ане были они горяченькими, а?
– Что?
– Это были краденые ценности?
– О нет, нет! Он столько за них заплатил!
– Не сомневаюсь, что заплатил, – согласился Квиллер, – но я говорю об источнике этих вещей.
– Ну, они были – я догадываюсь, что вы скажете, – экспонатами музейного уровня…
– Многие обеспеченные коллекционеры владеют предметами музейного уровня, не так ли?
– Но некоторые из вещей Дэвида не должны были покидать ту страну… То есть Японию…
– Понимаю, – сказал Квиллер. Он чуточку подумал. – Вы имеете в виду, что они якобы охранялись государством?
– Что-то вроде этого…
– Национальное достояние?
– Кажется, как раз так их и называют…
– Хмм… А полицейским вы это рассказали, мистер Старквезер?
– Нет…
– Почему?
– Они ни о чем таком не спрашивали…
На какой-то миг Квиллер возликовал. Уж он—то мог себе представить грубого Войцека, допрашивающего лаконичного Старквезера. Потом он продумал ещё один вопрос:
– Можете ли вы припомнить кого—либо, кто выказывал особый интерес к этим «охраняемым» предметам?
– Нет, но я хочу знать…
– Что? Что вы хотите знать, мистер Старквезер? Партнер Лайка закашлялся.
– Несёт ли студия ответственность… я разумею, если обнаружится что-нибудь незаконное… могли бы они…
– Сомневаюсь. Почему вы не поспите, мистер Старквезер? Почему не примете таблетку и не попробуете уснуть?
– О нет!.. Я должен идти в студию… Я же не знаю, что сегодня произойдет… Ужасная, знаете, нервотрёпка…
Когда Старквезер повесил трубку, Квиллер чувствовал себя так, будто ему выдернули все зубы. Он пошёл в кухню сделать кофе и увидел там Коко, растянувшегося на холодильниковой подушечке. Кот лежал на боку, откинув назад голову и закрыв глаза. Квиллер заговорил с ним – он и усом не шевельнул. Он погладил кота, и тот испустил во сне глубокий вздох. Задняя лапа Коко подрагивала.
– Сны смотришь? – спросил Квиллер. – Что тебе снится? Цыплячье кэрри? Люди с ружьями, издающими грохот? Я и в самом деле хочу знать, чему ты был свидетелем.
Когда телефон зазвонил ещё раз, звонок прервал Квиллерово бритье, и он ответил с тихим недовольством. Он видел в бритье возвышенный обряд: частью – поклонение предкам, частью – подтверждение мужественности, частью – проявление респектабельности, и обряд этот требовал предельного артистизма.
– Это Коки, – сказал задыхающийся голос. – Я только что услышала по радио объявление о Дэвиде Лайке. Я не могу этому поверить.
– Всё
– Как по-вашему, кто это сделал?
– Откуда мне знать?
– Вы сердитесь на меня? – спросила Коки. – Сердитесь, потому что я предложила на обложку эллисоновский дом.
– Я не сержусь, – ответил Квиллер, смягчая тон. Он сообразил, что ему может понадобиться задать Коки несколько вопросов. – Я бреюсь. У меня все лицо в пене.
– Простите, что так рано звоню.
– Я вам скоро перезвоню, и мы пообедаем.
– Как там Коко?
– Прекрасно.
После прощания у Квиллера возникла идея. Он стёр с лица пену, разбудил Коко и посадил его на словарь. Коко выгнул спину в напряжённом, вибрирующем потягивании. Он встопорщил усы, потупил глаза и широко зевнул, показав тридцать зубов, ребристое нёбо, пять дюймов языка и добрую половину глотки.
– О'кей, давай сыграем, – предложил Квиллер. Коко трижды повернулся на месте, потом перекувырнулся и принял ленивую позу на раскрытых страницах словаря.
– Игра! Игра! Играть! – Квиллер впился ногтями в страницы, чтобы напомнить.
Коко скромно перевернулся на спину и удовлетворенно изогнулся.
– Бездельник! Да что с тобой случилось?
Коко не согласился сотрудничать, пока Квиллер не помахал у него под носом сардинкой. Однако игра оказалась невыразительной: Майами и Майданек, лук и лукавый, скандал и Скандинавия . Квиллер надеялся на более существенный улов. Правда, ему пришлось признать, что в паре слов был какой-то смысл. Открытая им банка сардин гласила: Сделано в Норвегии .
Квиллер поспешил к себе в офис и схватил следующий выпуск «Любезной обители». Но мысли его витали где-то вдалеке от журнала. Он подождал, пока, по его расчёту, Старквезер не доберется до студии, и позвонил домой к миссис Старквезер.
Она разрыдалась.
– Не правда ли, это ужасно! – закричала она. – Мой Дэвид! Мой дорогой Дэвид! Кому вздумалось учинить такое?!
– Трудно понять, – сказал Квиллер.
– Он был так молод! Всего тридцать два, знаете. И так полон жизни, талантливых идей. Не знаю, что Старк будет без него делать!
– У Дэвида были враги, миссис Старквезер?
– Не знаю. Я вообще думать не могу. Я так расстроена.
– Может быть, кто-нибудь завидовал успеху Дэвида? Была кому-нибудь выгодна его смерть?
Слёзы перешли в шмыгание носом.
– Особой выгоды никто не получил бы. Дэвид жил широко, и всё проматывал. Он не сберёг ни пенни. Старк всегда его предостерегал.
– А что будет с Дэвидовой долей в студии? – спросил Квиллер со всей небрежностью, какую мог изобразить.
– О, она, конечно, отойдет Старку. Таково было соглашение, Старк вкладывал в бизнес все деньги, а Дэвид талант. У него так много его было! – всхлипнув, добавила она.