Кот, который играл в слова
Шрифт:
– Вы великолепны! – сказал он.
Пока она сновала по квартире, хозяйничая и поправляя ненужные мелочи, глаза его следовали за нею. Меблировка была скудная, с налётом сдержанного щегольства; обтянутые чёрным холстом кресла, занавески цвета мешков из-под помидоров и крашеные доски, опиравшиеся на глиняные цветочные горшки и образовывавшие книжные полки. Коки зажгла свечи и включила музыку, создавая праздничную атмосферу. Были тут даже две белые гвоздики, торчавшие из бутылки из-под уксуса.
Квиллер благожелательно отметил
– Шуберт, – нежно отозвалась она. – Я отказалась от Хиндемита. Он не идёт к моей новой прическе.
На обед она подала запеканку из рыбы и коричневого риса под соусом, посыпанную зеленью. Салат хрустел и требовал основательного прожёвывания, замедляя беседу. Потом подоспело мороженое из йогурта с инжиром, сдобренное подсолнуховыми семечками.
После обеда Коки налила в чашки травяного чаю (сказала, что это её собственная смесь из люцерны и толчёного калгана) и принудила гостя перейти в кресло поудобнее и подложить под ноги подушку, которую она соорудила из корзинки из-под пива, обив её ворсистыми образцами ковров. Пока он раскуривал трубку, она свернулась на кушетке – обитом полосатой тканью матраце на ножках – и принялась вязать что-то розовое.
– Что это? – задохнулся Квиллер, чуть не втянув в себя спичку, которой собирался чиркнуть.
– Свитер, – ответила она. – Я сама вяжу себе все свитеры. Вам нравится этот цвет? Розовое станет частью моего нового имиджа, поскольку в старом имидже мне не везло.
Квиллер разжёг трубку и подивился всемогуществу парикмахеров. «На нейрофизиологические изыскания по контролю над человеческим поведением тратятся биллионы, – размышлял он. – А ведь салоны красоты обходятся гораздо дешевле».
Некоторое время он наблюдал за угловатыми и в то же время грациозными движениями рук Коки, ловко управлявшихся с вязальными спицами, и вдруг спросил:
– Скажите-ка мне честно, Коки. Вы знали специфику эллисоновского дома, когда предложили сфотографировать его для обложки?
– Честно – не знала.
– А вы часом не упомянули об этом тому парню из «Утренней зыби»?
– Какому парню?
– Майку Балмеру из их отдела распространения. Вы, кажется, его знаете. Ещё заговорили с ним в пресс-клубе.
– Ах этот ! На самом деле я его не знаю. Он прошлой весной купил у миссис Мидди несколько ламп и дал ей фальшивую купюру – вот почему я его запомнила.
Квиллер почувствовал облегчение:
– А я думал, у вас от меня секреты.
Коки прекратила вязать. Вздохнула:
– Есть один секрет, в котором мне надо бы признаться, потому что вы рано иди поздно сами
– Профессиональная болезнь, отозвался Квиллер.
Он снова начал разжигать трубку, а Коки внимательно следила, как он выбивает её в пепельницу, прочищает, смотрит в неё, наполняет, утрамбовывает и подносит спичку.
– Что ж, – сказала Коки, когда всё было сделано, – это насчёт Дэвида Лайка. Когда вы привели меня на его вечеринку и представили мне его, я притворилась, будто мы с ним никогда не встречались.
– Но вы встречались, – сказал Квиллер. – На самом-то деле вы носите в сумочке его фото.
– Откуда вы знаете?
– В воскресенье вечером вы разбросали всё, что было в сумочке, у меня на диване, а Коко выбрал фотографию Лайка и стал её лизать.
– Вы с вашим психованным котом – отменная пара! Холмс и Ватсон!
– Так значит, это правда?
Она беспомощно пожала плечами:
– Я одна из сонма женщин, павших перед этим человеком. Эти пастельные глаза! И этот голос, похожий на рокот барабанов!.. Конечно, это ни к чему не привело. Дэвид очаровывал каждую и ни одну не любил.
– Но вы всё ещё носите его карточку. Коки сжала губы, и ресницы её затрепетали.
– Я разорвала её – несколько дней назад.
Потом ей захотелось сделать всё разом: подкрашивать губы, менять пластинки, задувать свечи на обеденном столе, убирать в холодильник масло. Покончив с этой лихорадочной деятельностью, она снова уселась за вязанье.
– Поговорим-ка о вас, – попросила она Квиллера. – Почему вы всегда носите красные клетчатые галстуки?
– Мне они по душе. – Он нежно потрогал свой галстук. – Вот этот – из шотландки клана Макинтошей. У меня был и галстук а-ля Брюс, и Мак-Грего-ровский, но Коко съел их.
– Съел их!
– Я грешил на моль, но виновником был Коко. Я рад, что он хоть до вот этого не добрался. Этот – мой любимый. Моя мать была из Макинтошей.
– Я никогда не слышала, чтобы коты ели галстуки.
– Поедание шерсти – невротический симптом, – авторитетно заявил Квиллер. – Вопрос вот в чём: почему он не тронул макинтошевский? У него было множество удобных случаев. Почему он пощадил мой любимый галстук?
– Он, верно, весьма тактичный кот. А ещё что-нибудь он ест?
Квиллер угрюмо кивнул:
– Помните, у меня дома стоит датское кресло в стиле модерн? Так он съел и кусок этого кресла.
– Это шерсть, – заметила Коки. – Животного происхождения.
– Да квартира полна вещей животного происхождения: кресла из викуньи, замшевый диван, ковер из козьего пуха! Но Коко порвал любимое кресло Гарри Нойтона! Сколько мне придётся заплатить за новую обивку?!
– Миссис Мидди сделает это по сходной цене, – сказала Коки, – но ткань нам придётся выписать из Дании. А кто гарантирует вам, что Коко снова его не обтреплет?