Кот, который умел искать мины (Оборотень в погонах)

Уланов Андрей Андреевич

Мы поэкспериментировали еще два открытия, за время последнего я умудрился проскакать туда-сюда целых восемь раз, и пришли к неутешительному для меня выводу – в таинственные параметры я не попадал.

– Ладно уж, Валя, – вздохнул Женька, когда я в очередной раз вылетел на него из портала. – Кончай. Ежу уже понятно, что «живец» из тебя никудышный. Давай сюда эту побрякушку.

Он привычно преклонил колени для благословения, звучно чмокнул крест, поправил амулет и, улыбнувшись напоследок, шагнул в портал.

Мы дружно обернулись к противоположной стене. Крохотная фигурка Женьки помахала нам рукой, шагнула назад... и исчезла.

Мне

потребовалось несколько томительно-долгих секунд, чтобы сообразить, что заклинание наконец сработало.

– Ну!

– Сейчас, сейчас. – Хольмский медленной водил ладонью над лежащей на второй руке пластинкой. – Сейчас... есть.

Изогнутая пластинка полыхнула ослепительно белым. Хольмский, сложив ладони «лодочкой», словно бы выплеснул этот свет вперед – и перед нами засиял алый овал служебного портала – такой же, как и в двух саженях позади нас.

– Пошли! – заорал я в карманное зеркальце. – Пошли!

Соборовцы не подвели. Один за другим – две пятерки в полном боевом облачении, – гремя металлом, они выскакивали из одного портала и через четыре шага, мощно оттолкнувшись, «рыбкой» ныряли во второй.

На всякий случай я досчитал до пяти – вдруг появится еще какой-нибудь опоздавший – и, взведя курки пистолета, шагнул следом.

Все было уже кончено. Я едва успел глянуть, кого волокли к порталу двое дюжих пастырей – молодую черноволосую женщину, всю одежду которой составляли несколько обрывков черной кожи и многочисленные перекрещенные ремни, а лицо было явственно отмечено печатью безумия. Она выкрикивала что-то яростно-бессвязное до тех пор, пока не скрылась в портале.

– Блин! – всхлипнул стоящий справа – хвала господу, живой и невредимый – Женька. – Я еле отскочить успел. Вы, блин, как ломанулись.

– Ну так нас же накрутили! – огрызнулся рослый десятник. – Мы уже думали, тут прям филиал преисподней, а не этот, – он брезгливо повел рукой, – тараканий питомник.

– Да уж. – Я обвел взглядом помещение, подозрительно напоминавшее обычный московский подвал, самую малость подреставрированный ну и наверняка хорошо заэкранированный. Тараканов тут было много, причем необычайно крупных – в палец длиной. Хорошо еще, что эти твари отчего-то не спускались на пол, зато на стенах местами образовывали сплошной шевелящийся ковер. Особенно много их было на стене напротив портала, где наличествовало некое седалище, долженствующее, по-видимому, изображать трон. А на противоположной стене...

– Вот она, пропажа, – до бестактности громко сказал Женька.

Я скользнул взглядом по подвешенным телам, натолкнулся на выкаченные, наполненные ужасом глаза молодого – лет двадцати – парня. Смотрел я не дольше секунды – уж больно жалко выглядел сын самого .

– Как слышишь? – Командир соборовцев был настроен на более деловой лад. – Слышишь? Мне нужна одежда. Да, обычная одежда, комплектов десять. Где взять? Я что, обо всем думать должен? В каптерке десяток ряс подбери...

– Слышь, Валь, – тихонько прошептал Женька. – Когда будем нашим в участке рассказывать... давай без подробностей, а? Засмеют ведь.

– Засмеют, – согласно кивнул я.

Всеволод Серов

– Ну как, видишь чего-нибудь? – придушенным шепотом осведомляется Ладога.

– Вижу, – отзываюсь я.

– Что?!

– Горы. Луна почти полная.

– Ишак ты недорезанный! – обиженно шепчет Ладога. – Я

ж серьезно.

Мы сидим в засаде больше трех часов, и уже я успел отойти от сумасшедшего пролета по ущелью, когда каменистые склоны проносятся рядом – руку протяни! – от борта ковра, летящего со скоростью больше сотни верст в час. Но – бог миловал, а умения нашим ковролетчикам не занимать. Если надо, они любой ведьме сто очков вперед дадут.

Сегодня нашей группе повезло – в том смысле, что нас послали не «вверх». Вверх – это значит в горы, окружающие плато, потому что там уже через пару часов начинаешь думать не о басмачах, а о том, как бы не окочуриться к утру от холода. И как добыть хоть каплю воды из промерзшей насквозь фляги.

Хотел бы знать, какой вообще смысл в этих засадах? Перевалы зимой завалены снегом. За три недели «блошиных прыжков» по этим проклятым горам мы еще не завалили ни одного каравана. При том, что на равнине результат давал порой каждый пятый выход.

Дорога, на которой мы сидим, идет с равнины вглубь горного массива. На самом деле дорог из кишлачной зоны две, и по какой пойдет караван – если он вообще пойдет сегодня, – ведает только его старший да еще Аллах. Но группа у нас маленькая, а потому вторую дорогу командир приказал просто заминировать.

Плохо то, что от места засады до ближайшего кишлака верблюд доплюнет – меньше двух верст. А по окрестным горам наверняка шастает пара-тройка банд.

– Ну, чего там?

Ладога нервничает, и я знаю, в чем заключается причина его нервозности – в крохотной склянке эликсира, которую он судорожно зажимает в левом кулаке. Снадобье, дарующее колдовское зрение, – штука ох как недешевая, а потому командование в великой мудрости своей приняло решение об экономии столь ценного продукта. О том, как весело сидеть в чужих горах, пялясь в непроглядную тьму перед собой и надеясь лишь на то, что сидящий рядом друг успеет вовремя подать сигнал – ибо эликсир действует отнюдь не мгновенно, – в высоких штабах как-то не думается.

Я искренне сочувствую Ладоге, но помочь ему ничем не могу. Из высохшего русла ручья, где устроилась наша подгруппа, дорога просматривается отлично до самого входа в ущелье, и на ней нет никого. О чем я ему и сообщаю.

– Ч-черт, – выдыхает он и, тут же спохватившись, осеняет себя крестным знамением. – Прости господи, вырвалось... хоть бы рассвет поскорее настал, а?

– Да брось ты дергаться, – шепчу я. – Вон, с Гимли пример бери.

Третий в моей подгруппе – рыжебородый сержант-гном тоже лишен ночного зрения, но, кажется, это его нисколько не беспокоит. Равно как, впрочем, и много еще чего. Свою склянку с эликсиром он небрежно сунул куда-то в карман, арбалет положил на землю. Озабочен же наш с Ладогой напарник состоянием большого пальца своей правой ноги, который он и пытается разглядеть в зыбком лунном свете.

– Гимли.

– Ну?

– Одень носок обратно, – шепотом приказываю я.

– Зачем?

– Он распространяет вокруг настолько неповторимый аромат, – поясняю я, – что на этот запах скоро сбегутся все окрестные гоблины.

К моему удивлению, гном подчиняется и, лишь начав шнуровать мокасин, бромочет себе под нос что-то вроде «интеиллихент хренов».

– Как-как ты меня назвал? – переспрашиваю я, догадываясь, впрочем, что именно пытался выговорить гном. «Инатерилериутелиен»... это свое прозвище я и сам без подготовки разве что с третьей попытки произнесу.