Кот-Скиталец
Шрифт:
Он понял. Странники очень многому учатся и без большого труда узнают обо всем, что их может интересовать в любом из миров.
– Именно так. То, что есть, не ощущается, как воздух для дыхания. Поэтому мне не надобно того, что осталось в моих тылах: ни славы мученика, ни чести победившего и поправшего смерть. Мы ведь все ее побеждаем, кому знать это, как не вам, Татианна! Смерть и жизнь и вправду одно. Я хотел положить себя первым камнем в основании нового мира, иного миропонимания. Вот и все.
И дальше он говорил, сидя рядом с нами у пригасшего костра, а зимний Лес его слушал:
– Андры замкнули истину которая должна по сути своей вечно обновляться, в скорлупу, желая
– Оболочку зачастую путают с содержимым, ларец для чая – с самим чаем, – вспомнила я суфийскую притчу. – Поклоняются Ковчегу Закона вместо самого Закона.
– А чай надо заваривать и делать напиток, хотя при этом гибнет форма травы, – подхватил он, – и пить его, пока горячий. Ой, а каша-то остынет! Ешьте скорей: мы с Бэсом уже приложились.
– Вместо чая бьют поклоны ларцу и философствуют на тему его узоров, – продолжал он немного погодя. – Упираются в видимость помимо сути. А ведь листовой чай выдыхается, если его не заваривать, жемчуг мертвеет, бирюза тускнеет, если их не носить.
– Но и снова нет смерти: как зерно беременно колосом, так и чай – силой, жемчуг – сиянием, бирюза – небом. Это можно добыть из них или из памяти о них: никто и ничто не погибает навсегда.
Мы еще посидели совсем молча. «Они заключили короля внутри солнца, – думала я, – знак жизни тем сделали знаком смерти и позора, а испохабив, начали ему поклоняться…» Еще я хотела спросить, больно ли ему было тогда, но удержалась: на запястьях и шее под воротником рубахи виднелись темные следы ожогов, а ведь он мог бы убрать их, как убрал с лица и кистей рук. Стало быть, не захотел. И незачем было лишний раз напоминать ему о том, что он и так хорошо помнил…
А потом Даниль поднялся, потрепал Бэса по голове, взял меня под руку, и мы начали свое возвращение к Живущим.
В поселке уже прочувствовали наш уход и посему ждали нас – двуногие и четвероногие, жены и мужья, дети и старцы. И Хрейя стояла перед братом с двумя пушистыми белоснежными младенцами на руках – еще двоих держали у ее колен мункские мамушки. Девочек и мальчиков родилось поровну, и будущие мужчины были чуть крупнее и плотней своих сестренок – так, как это всегда бывает у кхондов.
Новые существа по рождению своему. Великий соблазн – стать иным не ценою грандиозных моральных усилий, а по одному рождению…
Когда ты стал новым – это как взрыв, как толчок изнутри, как свет в загроможденной тьмою комнате. Отсюда и парадокс внезапных, обвальных обращений грешника в святого: ведь следуют по пути к совершенству всегда медленно. И отсюда же парадоксальное признание святого, что он был и остается великим мерзавцем, а спасен чудом. Ты сразу мыслишь иначе – это идет от внутреннего знания, подобия той инстинктивной морали, которая признается за животными. Люди моей земли то видели эту нравственность, то нет, и часто видели в звере автомат нравственности, как Декарт – просто автомат. На самом деле в любого Живущего мораль встроена как путь, она, собственно, и есть Путь, программа, прочитанная нами в наиболее привычных символах добра и зла, и это самое в ней главное. Все мы, от человека до камня, отроду несем в себе свое предназначение, которое по большому
Божество жаждет не нашего морального совершенства, а нашей любви. Все ортодоксии склонны путать симптомы болезни с нею самой – Высокой Болезнью Любви. Бог жаждет не благоговения, не нашего к нему обращения, а нашей свободы – вплоть даже до богохульства. Потому что благоговение зачастую порождено боязнью подойти близко, Он же жаждет близости любой ценой. Потому что обращение от страха налагает на душу рабские путы, а раб не умеет любить. Потому что любовь утесняемая и безответная легко обращается в хулу, но такая хула угоднее Ему, чем равнодушие – ибо ортодоксия создает барьеры, а пленная страсть их рвет.
Так говорил мне Даниль, и такова была запись в его книге. Да уж, теперь я начинала понимать, почему андры – и в своем обожании, и в своей ненависти – так опасались этого сосуда благости и стремились подбить под свой ранжир. Он был живым воплощением Правильного Пути, Пути по обращающемуся кольцу Мебиуса; сам оборотень и перевертыш, многоликий и непредсказуемый, как многолика и непредсказуема Вселенная, что на инсанский манер выскальзывает из-под ног, едва ты возомнишь себя утвержденным в ней. Бессмысленно было бы следовать его поступкам, вообще опираться на установленные факты: это означало бы сотворить себе еще один лишний кумир. Только в себе самом человек может найти опору, не в чужих трудах и заемных мнениях, а в своем собственном Верном Пути – вот чему хотел научить Белый Король-Монах своих людей.
И эта возможность у него появилась.
Наши потенциальные сторонники, прознав о том, что Даниэль вернулся в наши края вместе с зимой и снегом, начали тихо стекаться на окраины Леса. Прекрасные снежнянки давних времен, которые порой существовали на правах и под видом замурзанных, но свободомыслящих пастушеских дворняжек, оборачивались красавицами едва ли не под стать Иньянне Бесподобной и Несравненной, а взрослые и полувзрослые дети, которых они приводили, были неизменно хороши собой, как все те, кто рожден от сердечной теплоты и приязни. Было таких семей куда больше, чем догадывалась и сама Иньянна, а их отпрыски полностью осознавали себя в тот час, когда Весть о Короле проносилась мимо них подобно метеору. Дети в своем обличье аниму почти не отличались от андров-полукровок, и нужно было собрать их вместе так, как они были собраны, чтобы уловить родовое сходство: тонкие черты лица, зеленую бирюзу взгляда, в котором алого блеска не появлялось ни днем, ни ночью, но виделась как бы мерцающая сетка лиловато-пурпурных прожилок. Ростом и осанкой они забивали любого андра, кроме… О Март, некстати я тебя вспомнила! Их отцы и мужья были попроще и даже собаками не любили перекидываться, не то что волками; однако народ был отборный и душевно, и телесно. И верно: не от духа же одного Горные Волчицы замыслили себе потомство!
Появилась фрисса Иола – наш ценнейший агент в тылу противника. Прибыли мои друзья коваши, Перигор и Каландар. Они посылали для нас оружие, а нынче сами принесли нечто особенное: наконечники для стрел, в самое острие которых были вправлены крошечные «снежнацкие глаза». Сами стрелы заранее сделали их братья лесные мунки: короткие, почти как для арбалета, и длинные, тонкие. И оперяли каждую тремя перьями, даром птиц: белым лебяжьим, черным – ворона и серым с черно-белой каймой – от горного орла. По слову БД мы вложили их в два колчана и отдали ему: тут снова чувствовалось некое белое, снежное колдовство и некий сговор, в который меня не посвятили.