Кот, зверь и конец света

Ростова Ирина

— И как меня могут звать? — пробурчал он себе под нос. — Джонни*?

* Джон Доу — принятое в саксонских странах обозначение для человека, личность которого не установлена.

Нет, Джон определенно не годился.

— Джек? Я это иль не я?.. — вопросил он в пространство, не забывая отслеживать, не приближается ли источник голосов. И внезапно что-то словно толкнуло его изнутри: чей-то голос, радостным воплем зовущий его по имени. “Илька!”.. — Илька? — неуверенно попробовал он на вкус это имя. Звучало похоже на него. Но все равно странно. —

Ладно. Пусть будет Илька.

Голоса становились уже различимыми, да и, приглядевшись, он увидел сидящих под одиноким деревом на холме путников. На траве был расстелен плащ, разложена какая-то нехитрая снедь, чей-то посох стоял рядом, прислоненный к стволу. Путников было трое: с приближением их стало можно разглядеть, да и они заметили новое лицо, замахали ему руками, приглашая к себе. Первым был пожилой мужчина, плотный и темнокожий, с окладистой седой бородой, он белозубо улыбался, и в этой улыбке было что-то неуловимо знакомое. Рядом с ним сидела красивая женщина со строгим лицом, в длинном светлом платье и в венке из полевых цветов, а напротив — маленький мальчик с темными волосами.

— Приветствую, приветствую! — позвал старший. — Подходи и раздели с нами трапезу и вино, путник!

Гость отвесил неловкий поклон, с трудом собрался, чтобы усесться на край плаща со свободной стороны, между женщиной и мальчиком. На плаще были разложены хлеба и не то жареная, не то копченая рыба, стоял кувшин, от которого отчетливо пахло перебродившим виноградом. Не иначе, как, в самом деле, домашнее вино. Старик поднял этот кувшин к губам, сделал глоток, передал женщине. Та тоже деликатно отпила и отдала гостю. Тот пригубил терпкий напиток, делая глоток, и вместе с насыщенным вкусом словно маленький кусочек воспоминаний вернулся на место.

Илья, его звали Илья. Конечно же.

— Ну, чего присосался? — толкнул его в бок мальчик. Илья смерил его удивленным взглядом, не уверенный, что детям вообще полагается пить такое, но тот уже отнял у него кувшин и, глотнув, снова отдал старику. А Илье подмигнул, и в его выражении промелькнуло что-то далеко не детское. Далеко не человеческое, наверное, тоже.

— Добро, — старик поставил кувшин на плащ и оглядел Илью с головы до ног. — Далеко ли идешь?

— Ищу дорогу, — ответил Илья, с сомнением отмечая, что вопрос старика — и его собственный ответ — прозвучали незаслуженно философски. — Я, собственно, хотел спросить, что это за место. Я, кажется, заблудился.

— Что ж, главное — признать, что сбился с пути, а не упорствовать в ошибке, — почему-то одобрительно сказал старик.

— Мы в полях доброго острова Аваллон, — мягко сказала женщина. — Судя, бывает, попадают, сбившись со своего пути, но никогда — напрасно. Ты избежал беды, или смерти, и тебя прибило к этим берегам в поисках верной дороги.

— Похоже на то, — согласился Илья. Он не помнил, что с ним было до этого самого Аваллона, но сильно подозревал, что что-то неприятное. — Правда, я совершенно ничего не помню про это.

— Это так задумано, — снова подал голос мальчик. — Это все туманы.

— Туманы не пропускают память и печали, — подтвердил старик. — Ты ешь, ешь, путник. Еда для всех голодных. Такой славной

рыбы, как здесь, нигде нет. Да и хлеб самый пышный.

— Потому, что беспечальный, — звонко рассмеялся мальчик.

Илья послушно отломил себе от краюхи хлеба щедрый кусок, положил на него маленькую жареную рыбку и стал жевать. Странно, но у еды был совершенно нормальный, земной вкус, можно сказать, архетипичный вкус всех на свете рыбных бутербродов. И даже косточки попадались, Илья вытаскивал их изо рта и некультурно вытирал пальцы о траву. Что-то такое было, он помнил, про хлебы и рыбы, и про вино, и про еду для всех голодных.

— А куда мне идти-то теперь? Вряд ли мне нужно оставаться тут, на этом вашем Авалоне.

Мальчик махнул рукой дальше, в даль полей, где виднелась что-то вроде изгороди из вьющегося винограда.

— Пойдешь вдоль изгороди, пока не отыщешь дверь, войдешь в лабиринт, а там разберешься.

— Точно разберусь? — с подозрением уточнил Илья, выплевывая очередную косточку.

— Если не разберешься, никогда не вернешься, — тихо ответила женщина, и от этих слов разом стало как-то жутковато, несмотря на лубочный уют солнечной поляны и доброжелательных людей. Илья поежился, доел импровизированный бутерброд и, вытерев руки, покосился на кувшин с вином. Кажется, начинать должен старший?.. Старик, словно подслушав его мысли — или просто заметив взгляд, поднял кувшин и снова пустил его по кругу, как братину.

— Что же, за встречу, за расставание, — сказал он.

Илья отпил свой глоток, передал кувшин мальчику и еще раз огляделся, прослеживая изгородь, насколько ее было видно. Мир вокруг казался таким тонким, словно его пальцем проткнуть было можно, но Илья не рискнул тыкать. Вдруг бы получилось?

— А как вас зовут? Кто вы, вообще? — решился спросить он.

— Наши имена ничего не значат, — сказал старик.

— И меняются со временем, — добавила женщина. — И потом, мы же не спрашиваем твоего имени?

— Иди, — напутствовал его мальчик, возвращая кувшин старику. — И постарайся не вернуться.

Старик только качнул седой бородой, мол, счастливого пути.

Илья поднялся на ноги, отвесил неловкий поклон.

— Спасибо за … гостеприимство. И за совет.

— Счастливого пути, — напутствовали они его нестройным хором, и он, развернувшись в сторону изгороди, все-таки начал спускаться с холма. На середине пути не выдержал — обернулся, хотя в голове то и дело мелькали обрывочные куски каких-то предупреждений из сказок или легенд, что так делать нельзя.

А под деревом уже никого не было. Только края истлевшего плаща на внезапно бурой и жухлой траве немного шевелил ветер, и виднелось что-то такое … белое, сероватое… кости?.. Да и дерево изменилось: вместо зеленой листвы на фоне неба виднелись только толстые изломанные голые ветви.

Остаток пути до изгороди Илья проделал едва ли не кубарем, и вдоль зеленой стены пошустрил очень даже бодро, то и дело бросая через плечо судорожные короткие взгляды. Но никакие призраки или скелеты не торопились его догонять — вокруг царил все тот же картинный полдень, и только мертвый холм выбивался из общей слащавой идиллии.