Котенок. Книга 2
Шрифт:
Глава 9
— Я кричу: «Не уходи!» Сердце рвётся из груди…
Звуки моего голоса метались по репетиционной комнате: чёткие, громкие. Мне не понадобился усилитель, чтобы заполнить ими этот маленький зал. Я не жалел голосовые связки. Только сейчас прочувствовал, сколько эмоций вложила Алина Волкова в свои стихи. Не утаил их и не проигнорировал. Голосом извлёк их из песни, сконцентрировал в своих словах и в музыке. А во время рефрена обрушил эмоции на расслабившихся после «отработанного» концерта слушателей.
Музыканты и Белла смотрели мне в глаза, не шевелились. Чага и Веник молчали,
Я в последний раз повторил припев, отыграл аутро.
Замолчал. Накрыл рукой струны.
— Вот, как-то так, — нарушил я воцарившуюся в комнате тишину.
Поставил гитару у стены.
Чага и Веник переглянулись и тут же посмотрели на Рокотова. Бурый печально вздохнул, опустил пустую бутылку на пол. Белла провела пальцем под глазами, шмыгнула носом.
— Кхм… неплохо, — сказал Сергей. — С аранжировкой для нашего ансамбля пришлось бы повозиться. Я бы слегка изменил тональность: всё же мы играем на танцах. Чуть ускорил бы темп.
Рокотов моргнул, пошевелил бровями — будто прогнал наваждение.
— Вот только нам эта композиция не подходит, — сказал он.
Сергей покачал головой.
Добавил:
— Жаль, конечно. Но это не наша песня.
— Почему, не подходит?! — сказала Белла. — Почему не наша?!
Она встрепенулась, убрала с плеч Сергея свои руки, посмотрела на Рокотова сверху вниз.
— А мне песня понравилась! — заявила она. — Она хорошая!
В голосе Корж прозвучали капризные нотки.
Рокот пожал плечами, не обернулся — взглянул на меня.
— Песня здоровская, — сказал он. — Я с этим и не спорю.
Сергей развёл руками.
— Ёлы-палы, Крылов, но ты же сам понимаешь, что написана она для женского голоса, — сказал Рокот. — Вся эта плаксивая тема нравится девчонкам. Но в исполнении мужика звучит она…
Он пощёлкал пальцем.
—…Фальшиво, не по-настоящему.
Сергей пожал плечами.
— Крылов, ты клёво спел, — сказал он. — И слова замечательные: во время припева аж мурашки по коже бегали. Но были места… где я едва не скрипел зубами от диссонанса.
Рокотов почесал подбородок.
— Как бы объяснить… — продолжил он. — Крылов, вот эта вся плаксивость про сердце… не к лицу она мужику. Понимаешь меня? Девчонке я бы за неё поаплодировал. Но не пацану.
Сергей усмехнулся.
— Парни… да и некоторые девчонки нас не поймут, — сказал он. — От лица женщины все эти словечки о сердце в руках звучали бы охренительно. Но от лица парня они — не иначе как слюнтяйство.
Рокотов покачал головой.
Белла вздохнула, но не возразила.
— Так может… у Петрова другие стихи есть? — спросила она.
Сергей указал на гитару.
— Эту песню девчонка сочинила, — заявил он. — Не Руся. Точно тебе говорю.
Корж махнула рукой.
— Ну, тогда это стихи Русиной подружки, — сказала Изабелла.
— Разве? — сказал Рокот.
— Серёжа, ты же сам говорил, что у Крылова нет друзей, — заявила Белла. — Так ведь тебе та девка из его класса сказала? Значит, его
Рокотов посмотрел мне в лицо.
— Может и она, — сказал он. — Возможно, ты и права.
Спросил:
— Крылов, твой друг давно сочиняет стихи? Есть у него что-то… нейтральное? Такое, что мог бы петь ты или я? Ну… или даже Чага. Потому что Белла, к сожалению… не любит петь.
Он погладил руку Изабеллы, вновь вернувшуюся на его плечо.
Корж дёрнулась, но промолчала, закусила губу.
— Поинтересуюсь у него, — пообещал я.
В репетиционном зале я надолго не задержался. Около часа слушал рассуждения музыкантов ВИА о перспективах развития советской эстрады, просветился на тему разницы между «нашей» и «не нашей» современной музыкой, обсудил с парнями достоинства и недостатки отечественных спиртных напитков. О женщинах не говорили: эту тему «на корню зарезала» подруга Сергея Рокотова. Когда Бурый отправился за портвейном — я ушёл вместе с ним. Из Дворца культуры мы вышли вместе: через один из многочисленных «служебных» ходов. К нему нас провела знавшая все входы и выходы ДК Изабелла Корж. Очутился я на улице не с той стороны, куда всё ещё спешили любители танцевать; не там где меня могли дожидаться юные поклонницы Котёнка (в том числе и Лидочка Сергеева). Попрощался с Курочкиным, втянул голову в плечи. Зашагал не в направлении своего дома — едва ли не в противоположную сторону.
К своей пятиэтажке добрался «партизанскими тропами», обошёл кратчайший маршрут «по дуге».
«Засаду» в подъезде не обнаружил.
Выполнил данное маме обещание: вернулся домой до полуночи.
Утром я ещё во время зарядки изгнал из головы все мысли, что не касались работы над книгой. За завтраком слушал маму вполуха: воскрешал в воображении сцену, на которой вчера завершил работу. Во вчерашнем куске текста рядом с главным героем книги появился новый женский персонаж. Но первые фразы она произнесёт в сегодняшнем диалоге. Я представлял, как именно будет эта женщина вести себя с собеседниками. Дожидался, когда её уже почти оформившийся в моей голове образ обретёт не только визуальные черты. Вот только вымышленная дамочка не говорила — отмалчивалась. Словно чего-то стеснялась. Я слушал мамин рассказ о квартальном отчёте и размышлял над тем, почему в моих мыслях застопорился сегодняшний диалог. Главный герой с готовностью выдавал свои реплики. А вот женский персонаж будто воды в рот набрал.
Я вымыл посуду — это единственное, чем я помогал маме «по дому» (помимо выноса мусора). Услышал, что мама включила телевизор — она ещё вчера запланировала посмотреть фильм-концерт «Здесь мой дом родной» (я снова удивился её «всеядности», как телезрителя). Закрылся в своей комнате. Зашторил окно, чтобы не посматривать на верхушки сосен. Уселся за письменный стол. Главный герой сыпал на своего оппонента безответными фразами. Словно в театральной пьесе, где один из актёров позабыл свои реплики. «Ну, и чего тебе нужно?» — мысленно обратился я к упорно молчавшему персонажу. Снова прошёлся мысленным взором по внешности вымышленной женщины. Напомнил себе, с какой целью ввёл её в повествование. Откинулся на спинку стула, посмотрел на настольную лампу. Постучал ручкой по чистой странице тетради.