Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)
Шрифт:
Музыканты пошептались, пианист скроил улыбку, сделал ручкой, взял пачку у Мосолова и сунул в карман. Затем дал тон - и оркестр, привирая, с грехом пополам начал мотив заказанной песни, а Мосолов сел на краешек эстрады и заплакал.
Эти слезы воодушевили музыкантов. Они уже более слаженно стали выводить: "А завтра рано чуть светочек". Скрипка так буквально рыдала. Но в целом оркестр не мог преодолеть привычного фокстротного ритма, настолько четкого, что две-три пары попробовали даже танцевать.
– Все!
– вдруг
– Слава богу, догадался! Давно пора!
– облегченно вздохнул Николай Лаврентьевич.
– Проспится, а наутро, если и впрямь нагрешил, явится по начальству и доложит.
– Не пора ли нам домой?
– предложила Надежда Антоновна.
– Оксана совсем раскисла.
– "Давай пожмем друг другу руки - и в дальний путь, на долгие года!" - попробовал петь Орешников-старший и допил шампанское в своем бокале.
В это время прозвучал выстрел. Один. И какой-то непохожий, как в театре. Но многие вздрогнули.
– Он!
– сразу догадался Марков.
Оба Орешникова и еще несколько военных быстро вышли из зала. Почти бегом проследовал через зал директор.
– Гримасы нэпа, - вздохнул Крутояров.
"Надо написать Котовскому", - подумал Марков.
Публика толпилась между столиками. Лица были не столько встревоженные, сколько любопытные.
– В висок!
– сообщил кто-то, успевший побывать на месте происшествия.
Один только Стрижов ничего не слышал. Уронив голову на стол, он спал крепким сном. Его соломенного цвета вихры обмакивались в соус провансаль. Он спал и даже посапывал.
Маркову вдруг стало жалко его.
"Парень свихнулся, а я сразу отвернулся от него, бросил его в беде... Отвезу ему завтра книжку с дружеской надписью!"
6
Когда они выходили из "Кахетии", никаких следов происшествия уже не было. Труп увезли, приборку сделали, директор ресторана медленно удалился во внутренние помещения, величественный швейцар и излишне любезные дяди на вешалке шепотом рассказывали наиболее настойчивым, "как это было".
Вышли на улицу - и замерли. До чего красива ночь! Как хорош Невский проспект! Луна над зданием Главного штаба светит серебряным светом во всю мочь. Дома кажутся полупрозрачными, а небо, подернутое легкими облачками, такое, что смотрел бы и смотрел на него, не отрываясь.
Решили идти пешком.
– А как Ксения Гервасьевна?
– спросил Крутояров.
– А что Ксения Гервасьевна? Ксения Гервасьевна хоть куда! Ксения Гервасьевна как стеклышко!
– отозвалась Оксана, хотя была далеко не "как стеклышко", напротив, плавала в странном блаженном тумане, все время улыбалась, а шагала с особенным старанием, доказывая, что она молодцом.
До Марсова поля добрались по бывшей Миллионной, а там пошли по набережной, где лунная ночь особенно сверкала и переливалась, а город за рекой тонул в голубоватой дымке.
Надежда Антоновна чувствовала,
Марков слушал и иногда произносил:
– Да... Да-да... Совершенно верно.
Оксана брела сама по себе и бормотала что-то блаженное, но невнятное, а Крутояров всю дорогу молчал, видимо занятый какими-то своими мыслями.
Поднявшись на шестой этаж и войдя в прихожую, все почувствовали, что, несмотря на поздний час, не хочется расходиться по своим комнатам.
– А что, если мы выпьем по стакану крепкого чая?
– предложил Крутояров.
– Неплохая мысль? Честного, настоящего, домашнего чая!
Все четверо вошли в столовую. Иван Сергеевич собственноручно включил электрический чайник и накрыл на стол.
Чай действительно был крепкий и вкусный. А после прогулки обнаружилось, что все хотят есть. Извлекли откуда-то колбасу, сыр, копченого сига, шпроты и принялись за обе щеки уписывать всю эту снедь, смеясь над собой, что из ресторана да сразу за еду.
Крутояров выпил только чай, встал из-за стола и начал прохаживаться взад и вперед, так что Марков подумал, не находится ли он под впечатлением этого самоубийства, и готовился рассказать о Мосолове все, что знал сам.
– Надюша, - остановился перед женой Крутояров, - не припомнишь ли ты, чей это рассказик был еще в дореволюционное время, он вызвал много шума... Вертится в голове фамилия... Не то Анатолий Каменский, не то Арцыбашев...
– Да о чем хоть рассказ-то? Как называется?
– Не совсем к месту за ужином... Рассказ о том, как школьник идет вечером по улице - и вдруг бочки, ассенизационный обоз, "золотари" их тогда называли...
– Фу, какая мерзость! Что это тебе вспомнилось?
– Так вот, тянется по улице обоз, а гимназистик, подросток, испытывает какое-то извращенное наслаждение от хлынувшего зловония. Он бежит за обозом вслед и нюхает, и втягивает в себя омерзительный запах...
– Неужели был такой рассказ?
– удивился Марков.
– Был. Скорее всего Анатолия Каменского. Но не в авторе дело.
– В чем же?
– Надежда Антоновна встревоженно смотрела на мужа - не опьянел ли от кахетинского? Но поняла, что у него еще там, за столиком в ресторане, зародилась какая-то мысль, и она ему представляется значительной - вот почему он и заговорил об этом.
Нечто подобное ей не раз приходилось наблюдать. Например, проснется и скажет:
– Надюша! Я придумал рассказ!
– Когда же?
– Вот сейчас, сию минуту.