Котовский (Книга 2, Эстафета жизни)
Шрифт:
Чаепитие прошло великолепно. Фрунзе с удовольствием ел бутерброды и печенье, шутил, Петя Соломинцев рассказывал анекдоты, Лаврентий Павлович сначала ограничивался своим "гым-гум", а потом оживился и, поняв из разговора, что гость прибыл из Москвы, рассказал много интересного о московской старине: о том, что под Новодевичьим монастырем в былые времена были луга, где паслись государевы кони, а на Остоженом дворе заготовлялось в стогах сено, что славились в Москве трактир Тестова, егоровские блины и Сандуновские бани, что Кунцево - бывшее имение Нарышкиных, Архангельское Юсуповых, а Останкино -
Впрочем, за столом все говорили много и охотно. Любаша рассказала об университетских делах, Капитолина Ивановна - о том, как Любаша и Коленька ходили-ходили в кино да и поженились...
В двенадцатом часу сердечно распрощались, Петя сбегал узнать, на месте ли шофер, и они уехали.
– Молоденький-то так себе, - сказала очень довольная, сияющая Капитолина Ивановна, убирая со стола посуду.
– Пустозвон! Гым-гум.
– А вот который с бородкой - приятный человек. Это кто же он будет, Коленька? Твой сослуживец?
Орешников расхохотался:
– Да это же министр, мама, по-нынешнему, нарком. Это Фрунзе!
Капитолина Ивановна отмахнулась:
– А ну тебя, никогда серьезно с матерью не поговоришь, все шуточки да прибауточки. Любаша, кто же это он, Михайло-то Васильевич? Да вы что, ребятки! Вправду министр? Мать пресвятая богородица! Да что же вы меня не предупредили? Слышишь, Лаврентий Павлович? Министр!
– Гым-гум...
– А я-то его вареньем потчевала!
– Что ж, и министры варенье едят. Фрунзе - человек умный, а главное воспитанный, словом, интеллигентный. Так-то рассуждать: что особенного, что в гости пришел? Обыкновенная вежливость...
– И порядочность, гым-гум...
– Да, и порядочность. Мы знакомы, я у него и дома бывал. Теперь он приехал в Ленинград, знает, что я в Ленинграде, - хорошо получилось бы, если бы он пренебрег? Поважничал?
Но Орешников говорил это, убеждая себя, а в душе ликовал и восторгался: вот это человек!
Тут и Любаша и Лаврентий Павлович стали уверять, что они сразу поняли: человек этот необыкновенный, выдающийся человек.
И еще долго не ложились спать, беседовали, смеялись, припоминали, как все было, как Любаша сбегала в магазин, как убрали недоеденную манную кашу...
– А Вовка ему понравился.
– Еще бы!
– Гым-гум! Приятно, когда в правительстве люди как люди! Очень хорошо побеседовали!
А Фрунзе наутро побывал еще на одном номерном заводе военного ведомства. Продукцией, выпускавшейся на этом заводе, остался доволен:
– Преподнесем сюрпризик, если кто сунется к нам! Сразу получат от чужих ворот поворот!
Так как до поезда осталось немного свободного времени, Михаил Васильевич решил хотя бы взглянуть на памятные места города, места, связанные со светозарной юностью, с теми годами, когда Фрунзе приехал
– Куда теперь, Михаил Васильевич?
– спросил шофер, видать, толковый парень, с военной выправкой и несколько панибратскими ухватками, в кожанке, чисто выбритый - словом, типичный "личный шофер".
– Начнем с Выборгской, - предложил Фрунзе.
– Катнем прямиком к Политехническому?
– Понятно!
– сказал шофер и газанул по Литейному.
До Политехнического было далеко. И Фрунзе, поглядывая на постройки Финляндского вокзала, озирая рабочие кварталы, вспоминал студенческие сходки, лекции - накаленную атмосферу 1904 года...
На обратном пути свернули после Литейного моста вправо, миновали Марсово поле и по Миллионной выбрались на Дворцовую площадь.
– К Медному Всаднику?
– лаконично спросил шофер.
– Остановимся на площади. Здесь было первое сражение народа с царизмом.
– Штурм Зимнего?
– Раньше. Кровавое воскресенье.
– А-а! Разве это сражение? Чистая бойня.
– Что верно, то верно. И я тогда получил царапину.
Фрунзе задумчиво смотрел на громадину Зимнего дворца, на величавую арку. Денек был кисленький. Типичная ленинградская погода.
– Действительно, каждый камень здесь история!
– вздохнул Фрунзе.
– Дальше некуда!
– отозвался шофер.
И они, навестив Медного Всадника, отправились на Московский вокзал.
6
Чего совсем не умел Фрунзе - это сидеть в кабинете и отдавать распоряжения. У него и кабинет был местом споров, совещаний, разработки проектов. А вообще - Фрунзе любил все видеть сам, все ощупать, представить, а главное - поговорить с людьми, понять людей и поверить им. А поверив, проверить и поторопить.
То он выступает на заседании, посвященном двухлетию Общества друзей Воздушного Флота, то проводит совещание кавалерийских начальников армии и еле успевает перекинуться двумя-тремя словами с Григорием Ивановичем Котовским. А там - совещание Военно-научного общества, где Фрунзе говорит о характере будущей войны, о значении психотехники, о подборе наиболее пригодных людей во все рода войск, так как не всякий может быть, например, летчиком или моряком...
Разве можно не побывать на заводе "Икар", где изготовляется первый советский авиационный мотор? А бронетанковые части? И он, и Егоров уделяют им много внимания, в то же время приветствуя советское тракторостроение: пусть трудятся наши тракторы на полях в мирное время, а придет война - из них получатся прекрасные тягачи.
Еще одно нововведение: полковая артиллерия. Насколько сильнее стала пехота! И как это пригодится в случае войны!
Но нельзя не позаботиться также о пулемете. Не пора ли избавиться от заграничных пулеметов Максима и Дризе, которые с давних пор на вооружении нашей армии? Не пора ли создать свой, отечественный, русский пулемет, и чтобы он был не хуже иностранных?
Фрунзе вызывает к себе известного конструктора-изобретателя стрелкового оружия Дегтярева и конструктора-оружейника Федорова, двух друзей, работающих сообща и безраздельно.