Ковчег для Кареглазки
Шрифт:
Тут я увидел Афродиту, и еще больше удивился. Она неловко оправдывалась, и я скорее по пьяной инерции отозвался на ее призыв помочь. Сзади она была хороша — или я уже слишком захмелел. Мой взгляд неприлично прилип к крепкой аккуратной заднице, к длинным мускулистым ногам в черных лосинах.
Вдруг она прижалась ко мне, и я почувствовал неконтролируемое, мгновенное и сильное возбуждение. Словно прошибло электрическим разрядом. Сердце вырывалось из грудной клетки. Ноги стали ватными. Ток циркулировал между висками, периодически пронзая позвоночник молнией. Наверное, так себя чувствует Флэш. В голове затуманилось,
Брюнетка прижалась сильнее, заставив меня пятиться, пока я не уперся в стол, и тогда ее наэлектризованные волосы легли на мое лицо, наполнив обоняние ароматом лавандового шампуня.
— Возьми меня! — она обернулась, испепеляя меня безумным взглядом. — Я хочу тебя!
— Нет, я не могу, — сказал я неожиданно хриплым голосом, вспомнив о Кареглазке — и хорошо, хоть что-то смог сказать.
Я пытался освободиться, мне нужно было ее отодвинуть — но я не смог. Такое чувство, что пьяный мозг вдруг покинул черепную коробку, и нашел себе обиталище ниже живота, требовательно заявив, что Дита — это лучший способ забыть о Лене и перестать мучиться. А затем мой разум помахал «пока-пока» и вовсе отключился, отдав организм в управление животным инстинктам. Остался лишь космос, вакуум которого я похотливо возжелал заполнить кометами из своего оортовского облака… Девица привстала и спустила лосины — сразу с черным кружевным бельем. Тестостерон накрыл лавиной… и я сделал то, о чем она просила.
Нахлынувший вслед за этим калейдоскоп видений и чувств невозможно описать. В каком-то тумане, под воздействием алкоголя или наваждения, я покинул привычное трехмерное пространство и под видом Афродиты трахал все живое на Земле. Я, как гнедой жеребец, покрывал норовливую кобылу, я был шмелем, ворвавшимся в бутон тюльпана, грибом, выбросившим споры в сосновом лесу. Как старик Жоффрей я брал девственницу Анжелику, и как Уран оплодотворял свою мать Гею. Я словно Фавн, преследовал Геракла в женских одеждах, и как Эрос, наполнял божественным семенем Афродиту…
Признаюсь, брюнетка здорово пугала — она кричала как резанная, и я даже подумал, что ей больно. Но извиваясь в экстазе, она так и не остановила меня.
****
Это видение — из тех, что стали посещать его после магистерского паровоза. И сейчас это было явной галлюцинацией — Гермес не видел странных персонажей из мира Апейрона, не прятался в зиккуратах, и не обитал на склонах цветущих полей Этернум. Он стал другим существом. Нечто проникло в разум и на время соития воспламенило нейроны новыми образами: визуальными, тактильными, ментальными. Дух, пытающийся вселиться в разум, получал сумасшедшее удовольствие от первобытного мистического акта… кобылица, Геракл в женском облачении… нечто абсурдное и невозможное, и в то же время — реальное, вплоть до запаха и вкуса.
Казалось, еще чуть-чуть, и она смогла бы познакомиться — ЧЕРТ ПОБЕРИ, ОН! — с высшим удовольствием в жизни каждой женщины. Говорят, что это не идет ни в какое сравнение с мужскими ощущениями.
Несмотря на экстаз, было больно — Гермес чувствовал себя девственницей, только и того, что кровью простыню не заливал. Ведь он уже несколько дней не пользовался вагинальными расширителями. Или эти проклятые язвочки появились уже и внутри?! Он ощутил спазмы, сопроводившие выброс в него горячей массы.
— Ты что, сделал это в меня?
Гермес
— Да ты издеваешься?! Козел! — Елена Ивановна не простояла в комнате и двух минут. И судя по шуму удаляющихся шагов, она бежала.
Менаев растерялся. А затем выматерился и побежал вслед за ученой. А за ним — и собака. Гермес ухмыльнулся, натягивая лосины — проблема разрешилась сама собой. Убийство выродка с собакой могло быть слишком быстро замечено. И чересчур рано вызвало бы вопросы. Теперь же он мог забрать сумку с вещами Мчатряна, а Томас мог пристроить зараженного Антонова где-то в укромном местечке. Все шло по плану.
Глава 15. Красные линии
Крылова, конечно, не ожидала стать свидетельницей такого. Кровь в голове стучала сильно и ритмично, словно размеренные удары молота: «я найду себе намного лучше, я найду себе совсем другую»… Но уж лучше так, чем продолжать смотреть на мир в розовых очках. Хотя она и не страдала от иллюзий, для нее Гришина измена стала ударом. Она на него рассчитывала — почему-то. Как она могла снова довериться кому-то, а тем более — ему!?
Менаев догнал ее уже тогда, когда она вышла из здания. Одинокий фонарь у скамьи с трудом рассеивал темень безлунной ночи. Здесь было опасно демонстрировать свои запретные чувства, но Гриша схватил ее и не отпускал. Не давал ступить и шагу.
— Оставь меня, — процедила она. — Мне противно быть с тобой. И от тебя разит спиртом за версту. Уйди — и забудь обо мне навсегда.
— Не надо, — шептал он, кутаясь в золото ее волос. — Прости меня. Прости… я не знаю, что на меня нашло.
Она попыталась вырваться, но Менаев перекрутился, оказавшись к ней лицом к лицу.
— Это было несерьезно. Так… пьяное приключение, — продолжал он.
Крылова отворачивалась и уклонялась, а он целовал шею, лоб, щеки, пытаясь пробраться к губам. Вдруг ему это удалось, и его рот впился в ее губы. Это длилось секунд пять — пока девушка не укусила его.
— Отвали! Отстань! Я не хочу тебя видеть! Козел!
Она вырвалась и устремилась прочь, а он застыл, прижав окровавленную губу ладонью.
Скоро ученая вбежала в домик Бергман, проклиная себя за глупость. Она отдавала все свои силы, любовь, время — этим гориным и менаевым, боролась за выживание человечества — ЗАЧЕМ?! Разве это самое важное? Завтра она заберет дочь и исчезнет отсюда. Уже завтра… она даже не представляла, какой ад ждет ее уже сегодня…
****
Когда Сидоров пришел в штаб, полковник уже наклюкался. Непослушное тело развалилось в кресле, правая нога была заброшена на подлокотник, на столе и под ним расположились пустые бутылки в стоячем и лежачем положении. Опустошенным выглядел и сам Босс.
— Степа, Степа… — бормотал он, пуская слюну по подбородку. — Как я их ненавижу. КАК Я НЕНАВИЖУ ЕЕ!
— Что случилось, Илья Андреевич?
— Ты должен кое-что сделать, — и мутные глаза с трудом сфокусировались на лейтенанте. — Нужно наказать ее. Проучить.